— Кто… когда… и как… распорядился пропустить белый «форд» на территорию?!

— Никто! — От ужаса глаза управляющего округлились, зубы стучали, руки дрожали, рубашка взмокла: видно через костюм. Он не говорил, а медленно, с паузами, лепетал еле слышным голосом: — Никто! Ничего я не давал!

— Я вас спрашиваю: Кто… когда… и как! — заорал, не замечая того, следователь. Глаза управляющего расширились необычайно и — сжались, всего передернуло, зубы как-то мгновенно перестали стучать, он обмяк.

— Не знаю! Ничего не знаю! — В голосе бесконечная усталость, он уже не в силах бояться: лицо побелело, руки обессиленно лежат на столе. — Я все расскажу. Все. Но это не знаю. Не знаю…

— О какой машине вы собирались предупредить Белова?

— Ни о какой. Он все напутал, я ничего такого ему не говорил…

— Я вас пока по-хорошему спрашиваю, — предупредил Вениамин Аркадьевич, — но очень скоро мое терпение иссякнет.

— Но это не моя тайна, понимаете?

— Что вы несете?! Скажите еще «речь идет о даме», мыльных опер насмотрелись?! Вы понимаете, вообще, кто убит? Вы знаете, что дело на контроле у генерального прокурора и в администрации президента? Вы действительно готовы пожертвовать своей должностью, а может, даже свободой ради сохранения чьей-то тайны? Думаете, в колонии вас будут согревать воспоминания об этом дурацком проявлении скромности?

— Ну, хорошо, хорошо. — Георгадзе отер взмокшие от пота лоб и шею. Один из наших жильцов… Он уважаемый человек, понимаете? Скульптор, член Союза художников, но понимаете, у него есть маленькая слабость… Он, ну как бы это помягче сказать, любит общаться с проститутками, причем сразу с несколькими, понимаете, о чем я? Но дело в том, что он, во-первых, личность узнаваемая, чтобы заниматься этим в городе, а во-вторых, он инвалид и прикован к инвалидному креслу. И еще у него есть молодая жена-актриса, которая ни о чем не догадывается. В общем, он попросил меня как-то облегчить ему жизнь и избавить от волнений: не станет ли охрана слишком рьяно выяснять, кто такие его гостьи и к кому они прибыли, не устроят ли сами девочки шумный скандал, о котором узнает любимая жена. Он просто предупреждал меня время от времени, что ждет гостей, а я предупреждал охрану. Приезжали и уезжали девочки всегда ночью, ненадолго, и никогда проблем не возникало.

— Фамилия скульптора? — справился Штур.

— Может, обойдемся? — взмолился Георгадзе. — Человек просто хотел развлечься, а я просто хотел ему помочь. Ведь к убийствам это никакого отношения не имеет?

— Фамилия?!

Управляющий склонился к самому уху Вениамина Аркадьевича, еле слышно выдохнул фамилию и отвалился в кресле, закатив глаза и вздрагивая всем телом.

Пожалуй, перестарался, подумал Штур. Имея столько данных, фамилию эту можно было бы выяснить за пять минут. А теперь Георгадзе совсем раскис. Выглядит так, что создается впечатление — еще минута, и он заснет. Неужели такой хлипкий? Или все-таки притворяется? Еще в обморок упадет. Впрочем, заслужил.

Да, он же хотел что-то рассказать. Послушаем.

— Хорошо, рассказывайте дальше.

— Что?

— Все! Вы пять минут назад обещали, что все расскажете. Вот это «все» и рассказывайте. Особенно будет кстати, если это имеет отношение к делу.

— Ну, после стрельбы пришел Белов. Лицо страшное. Говорил о сообщении, поступившем на его пейджер. Я подумал: пытается шантажировать. И сказал: знать ничего не знаю. И следователю ничего не сказал. Белова боялся… выдавил из себя управляющий еле слышно.

— Кто знал, что вы предупреждали Белова о машине, которая должна была прийти в ближайшее время?

— Думал, никто.

— Кто от вашего имени мог дать сообщение на пейджер Белову?

— Думал, никто.

— «Думал, никто, думал, никто», — начал, передразнивая, Штур. Он успокоился, но устал. Раскисший управляющий вызывал у него отвращение. Теперь что думаете?

— Теперь — ничего не знаю.

— Когда Марков приезжал к Арбатовой?

— Не помню. Я же не комендант общежития. Я не слежу за жильцами, убедительно начал Георгадзе, но, наткнувшись на жесткий взгляд Вениамина Аркадьевича, опять признался: — Несколько раз.

— Оставался на ночь?

— Да.

— В каких они были отношениях?

— Не знаю. — Все чувства, кроме усталости, пропали.

— Едем в прокуратуру.

— Да…

Штур вез его, чтобы допросить официально. По дороге Георгадзе, как будто опомнившись, поинтересовался:

— Меня арестуют?

— Посмотрим, — только и смог ответить следователь. Он действительно еще ничего не решил.

Допрос с записью в протоколе ничего не добавил. Тем же вечером несчастного управляющего отпустили.

Войдя в квартиру, Штур почувствовал доносившийся с кухни запах яблочного пирога. А вот выпорхнула, одетая в праздничное, сама хранительница очага:

— Переодевайся — и к столу.

Приподнятое настроение, живость движений и яблочный пирог, конечно, выдали ее с головой — пришел в гости Евгений, сын. От домашнего уюта, приветливого голоса жены и ожидаемой встречи с сыном стало легко и спокойно. Переодевшись и вымыв руки, Штур зашел на кухню, поздоровался с сыном. Вернулась жена, неся бутылку кагора. Раскладывая по тарелкам еду, скомандовала:

— Открывайте и разливайте! Мужчи-ны-ы-ы, живей!

За столом Клавдия не сводила влюбленных глаз с Евгения, все время ему что-то подкладывала, подливала. Вениамин Аркадьевич сына тоже, конечно, любил, даже гордился им, но столь откровенное проявление чувств считал не то чтобы совершенно неуместным, но в данном случае излишним. Он молча слушал рассказ сына и молча ему сочувствовал.

Все те же трудности с финансированием вполне перспективных проектов, все то же сворачивание фундаментальных исследований, падение уровня подготовки абитуриентов, сокращение аудиторной нагрузки, сокращение средств на закупку литературы библиотекой, нехватка компьютеров, безнадежное устаревание техники и невозможность ее обновления… Сын работал ассистентом кафедры прикладной математики в МГУ.

Мысли и переживания его всегда были связаны с работой. В этом он напоминал Вениамину Аркадьевичу его самого. В принципе рассказы Евгения всегда были об одном и том же. Менялись только детали. И жена всегда слушала сына с радостью. Вдумывалась ли она в то, что он рассказывал? Скорее всего, не особенно, хотя и вставляла фразы к месту и по смыслу. Штура же эти разговоры сильно угнетали.

Ему было совершенно непонятно, например, почему свернуто отечественное производство компьютеров. Они ведь наверняка были бы дешевле импортных, и ими вполне можно было бы оснастить вузы и предприятия. Неужели так и будем продолжать закупать китайские дисководы, южнокорейские клавиатуры и прочую «желтую» оперативную память и мастерить из этого «инструменты» для продвижения вперед российской науки? А экспортировать нефть, газ, уголь, алмазы, драгметаллы… Почему Россия в этом новом мировом разделении труда должна играть роль сырьевого придатка. Почему так получается, что те, кому не безразлична судьба страны, кто понимает, что только развитие науки и современных технологий обеспечит самостоятельность державы и место ее как равной среди равных, влачат жалкое существование? Жалкое не в бытовых условиях, хотя и это прискорбно, жалкое в невозможности осуществить научные планы, регулярно принимать участие в спецконференциях, а порой и продолжать работать по выбранной специальности. И все это разворачивается на фоне открывающихся новых казино, ресторанов, магазинов модной одежды, гостиниц для домашних животных, роскошных празднований юбилеев городов.