Еврейские поверенные при Павле I продолжали отстаивать те же интересы, что и при Екатерине II. В частности, это касалось вопроса о торговле евреев в столицах. 25 января 1800 г. Шолом Юдович «по доверенности шкловских купцов евреев» подал императору прошение о дозволении еврейским купцам первых двух гильдий свободно торговать за пределами черты оседлости и уравнять их в правах с иностранными коммерсантами[334]. Прошение Юдовича рассматривалось в Сенате уже при Александре I. В представленном императору 7 апреля 1802 г. докладе Сенат поддержал экономические ограничения по отношению к евреям[335]. Следует отметить, что число «верителей» Юдовича было не столь велико, как можно было бы предположить, исходя из процитированного документа. Это были два первой гильдии купца из Шклова: Исак Себшенович и Мордух Лейзарович, которым отказал в регистрации Камеральный департамент городского правления Санкт-Петербурга[336]. Этот инцидент послужил поводом для того, чтобы поднять частное дело до уровня общих вопросов правительственной политики по отношению к евреям. При этом посредником между евреями и властью снова выступил «поверенный».

Широко известная поездка Г.Р. Державина с сенатской ревизией по Белоруссии и поданное им в 1800 г. «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем» вызвали вполне определенную реакцию еврейского населения. 11 сентября 1800 г. Павел I распорядился передать на рассмотрение генерал-прокурору П.Х. Обольянинову поданное ему прошение поверенного белорусских евреев могилевского мещанина Пейсаховича[337]. Пейсахович утверждал, что евреев «обнесли и оговорили» перед Державиным польские помещики, и просил допустить еврейских поверенных в столицу, чтобы «пред престолом Его императорского величества» они могли объяснить истинное положение дел. Сенат распорядился посадить Пейсаховича на год в тюрьму за «недельную просьбу» и «утруждение императора»[338].

Рассмотрение «Мнения» Державина и сопутствующих документов продолжилось и при преемнике Павла Александре I, по сути дела по отношению к евреям и их представителям продолжавшем политику своих предшественников.

Частные инициативы 1770–1790-х гг. гораздо полнее освещены в историографии, нежели события, изложенные в предыдущих разделах данной главы. Это обусловлено, с одной стороны, повышенным вниманием к оппозиционным по отношению к традиционной еврейской элите реформаторским инициативам такого классика русско-еврейской историографии, как Ю.И. Гессен. Долгое время он являлся единственным еврейским историком, допущенным к государственным архивам, где отложилась бóльшая часть документации, связанной с частными инициативами конца XVIII в., и, следовательно, первым ввел эти источники в научный оборот. При этом подбор источников для публикации и их исследовательское оформление отвечали поставленным им концептуальным задачам. Таким образом, все последующие историки, в той или иной мере, попадали в зависимость от созданного им нарратива. Другая историографическая тенденция связана с деятельностью относительно независимых от своих общин или, по крайней мере, не связанных формальными доверенностями ходатаев. Данная тенденция, особенно ярко проявившаяся в историографии на еврейских языках, опиралась на сферу фольклора: исторические и семейные предания, составлявшие почти утраченный к настоящему моменту корпус еврейской «устной истории».

Наличие разработанной историографии и опубликованных источников избавляет от необходимости подробного изложения данного сюжета. В данном разделе представлена попытка дать типологию частных инициатив конца XVIII в. и прояснить некоторые спорные моменты, а также ввести в научный оборот некоторые новые источники, позволяющие несколько по-иному взглянуть на широко известных в историографии деятелей.

Один из выдающихся представителей еврейства своего времени, Йешуа (в российских делопроизводственных источниках – Гамшей) Цейтлин (Цетлин) (1742–1821), был обязан своим исключительным влиянием, с одной стороны, традиционной еврейской комбинации происхождения, богатства и талмудической учености, а с другой стороны – зафиксированной как еврейскими, так и российскими источниками «дружбе» с Г.А. Потемкиным. Блистательный фаворит сочетал любовь к роскоши и развлечениям с увлечением философией. Как вспоминал его родственник Л.Н. Энгельгарт, Потемкин «держал у себя ученых рабинов, раскольников и всякого звания ученых людей, – любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывал их к себе и стравливал их, так сказать, а сам изощрял себя в познаниях»[339]. Занимавшийся поставками для армии во время русско-турецкой войны 1787–1791 гг. Цейтлин сумел обратить на себя внимание Потемкина и вскоре, как гласит сообщенное правнуком Цейтлина предание, «беседовал и гулял с Потемкиным как друг или брат»[340].

Проживая в собственном имении Устье недалеко от Шклова, он сумел собрать вокруг себя образованных и богатых евреев, а также оказывал финансовую помощь еврейским ученым, как талмудистам, так и лицам, занимавшимся светскими науками[341]. Его зятья, каждый на свой лад, сыграли большую роль в последующей истории российского еврейства: мужем его старшей дочери был Мордехай Натансон, ученик Виленского гаона[342]. Муж средней и, по-видимому, любимой дочери Цейтлина Сары-Фейгеле, Абрам Израилевич Перетц, стал одной из ключевых фигур «политической» истории российских евреев в первые годы XIX в. Он был сыном раввина из местечка Ливертово в Галиции, возводившего свое происхождение к «благородным» предкам сефардского происхождения, якобы пожалованным дворянством кем-то из испанских королей. Абрам Перетц с детских лет проявлял необычайные способности к наукам и, следуя традиционной модели поведения небогатых, но одаренных молодых евреев, скитался от йешивы к йешиве в поисках знаний и выгодных знакомств. Проявившийся интерес к светским наукам побудил его отправиться в Берлин к дальнему родственнику. Там его обнаружил отправившийся по торговым делам в прусскую столицу Цейтлин, увез к себе и почти насильно женил на Саре-Фейгеле[343]. Маловероятно, чтобы Цейтлин сделал это исключительно под впечатлением ума и талантов случайно встреченного им молодого человека, как гласит легенда[344]. Скорее всего, женитьба Перетца на дочери Цейтлина была результатом давней договоренности родителей молодых людей, и Цейтлин, встретив Перетца в Берлине, счел, что пришло время требовать выполнения договора.