Нельзя обойти вниманием судьбу третьей дочери Цейтлина, которая в 1798 г. сбежала с полковым лекарем Капелло и перешла в католичество. Отец, вероятно безуспешно, пытался вернуть ее и похищенное ею и ее возлюбленным имущество[345].

Цейтлин владел поместьями Устье в Могилевской губернии с двумястами двумя и Софийкой под Херсоном с девяноста тремя крепостными. На официальный запрет «владеть евреям христианскими душами» власти до поры до времени закрывали глаза. Как писал позднее Цейтлин Г.Р. Державину, «присутственные места, сии хранилища законов, тогда мне никакого прекословия не чинили»[346].

Ситуация изменилась в 1800 г., когда под влиянием «Мнения» Державина и донесений с мест о якобы имевших место злоупотреблениях евреев-арендаторов Сенат издал указ «О наблюдении, чтобы евреи деревнями и крестьянами помещичьими не владели» (11 декабря 1800 г.).

Когда представители местного суда попытались выгнать Цейтлина из его могилевской усадьбы, еврей предъявил им «привилегию на благородство», пожалованную ему польским королем в 1787 г., и дерзко заявил, «будто он имеет право пользоваться наравне с прочими дворянами». Запросили разъяснений в Сенате. Сенат издал подтвердительный указ: «Наблюдать, чтоб евреи ни под каким названием и наименованием деревнями и крестьянами отнюдь не владели и не распоряжали», «поелику нет в законе позволения пользоваться купцам и мещанам, а тем паче евреям, правом, благородному дворянству предоставленным»[347].

В это время Цейтлин попытался продать свою деревню некоему пану Козловскому, но тут на нее предъявил претензии полковник Голынский, который, очевидно, в свое время был подставным лицом при покупке Цейтлиным имения и «в самое короткое время успел сотворить там всякие опустошения, во удовольствование своей жадности». Оказалось, что у имения целых три владельца и ни один из них не является законным. В результате судебного разбирательства имение было передано в казну. Такая же судьба постигла и имение Софийка.

В апреле 1802 г. Цейтлин обратился с прошением к Державину: «Гонимый при старости дней своих судьбою, лишился я невозвратно собственности своей, по насилию власти и превратному толкованию законов». Отстаивая свое право владеть имениями с крепостными, Цейтлин писал: «Видеть себя беззащитным и вконец утесненным в таком Отечестве, где надеялся благоденствовать и остаток жизни провести в довольствии и покое, после понесенных мною на пользу государственную многих трудов, колико должно быть чувствительно и болезненно, изъяснять здесь в существе было бы излишним обременением для особы Вашего Высокопревосходительства, отягченной непрерывными ко благу Отечества заботами и изнурениями»[348]. Таким образом, характеристики адресата (русского дворянина, высокопоставленного чиновника) и просителя (еврея-откупщика) здесь фактически идентичны: и тот и другой представлены самоотверженными слугами «Отечества», заслуживающими награды. Ключевые для определения дворянства того времени понятия «земля» и «служба» выступают во взаимосвязи при защите отдельными богатыми евреями своих земель и крепостных. Суррогатами «службы» выступают в прошении Цейтлина, во-первых, его деятельность на благо Российской империи (в качестве поставщика провианта во время русско-турецкой войны), во-вторых, его прежнее положение «придворного еврея» («польского королевского двора надворного советника») при дворе в Варшаве. По всей видимости, прошение Цейтлина осталось без ответа.

Еще более примечательным деятелем еврейской политики конца XVIII в. был Нота Хаимович Ноткин (в российских делопроизводственных документах также упоминаемый как «Хаймов», «Хаймович», «Шкловер», «Нотка» и. т. д.). В исторических преданиях представлены две версии происхождения Ноткина. Согласно первой версии, он происходил из семьи «богатых купцов и знатоков Торы», т. е. обладавшей двумя важнейшими составляющими еврейской «знатности». Отец его вел дела с польскими магнатами и был известным талмудистом[349]. Согласно же второй версии, Ноткин был единственным среди выдающихся еврейских деятелей своего времени выходцем из среды ремесленников: отец его был бедным часовщиком[350]. Вероятнее всего, Ноткин все-таки происходил из среды еврейской элиты: в противном случае ему, при всем его богатстве и влиянии, не удалось бы породниться со знаменитым раввином и ученым Арье-Лейбом Гинцбургом[351]. Престиж ученой элиты был в ряде случаев (особенно при заключении браков) выше, чем статус глав кагала. В пользу «знатного» происхождения и талмудической учености Ноткина свидетельствуют также эпитеты, сопровождающие его упоминание на титульном листе одного галахического труда, изданного в 1788 г. в Шклове[352]. Так или иначе, ко времени Первого раздела Польши Ноткин был обладателем большого состояния и титула «надворного советника». Последнее звание, при установившейся к тому времени при польском дворе практике продажи должностей, титулов и наград, было не так трудно приобрести, тем более что евреи выступали при этом посредниками[353]. В 1772 г. Ноткин по невыясненным до сих пор причинам переехал из Могилева в упоминавшееся выше местечко Шклов, вскоре подаренное Екатериной II своему фавориту С.Г. Зоричу. Ноткин быстро сумел завоевать расположение Зорича, стал его доверенным лицом и в 1780 г. принял деятельное участие в подготовке визита Екатерины II в Шклов. Отправившись в Дрезден для покупки фарфорового сервиза, обошедшегося Зоричу в шестьдесят тысяч рублей, он, по некоторым сведениям, был дважды задержан на прусской таможне и «письменно жаловался королю» на бесчинства таможенников[354]. Личное знакомство Ноткина с Екатериной II, состоявшееся в том же 1780 г., вероятно, следует признать установленным фактом, который впоследствии нашел отражение в еврейских легендах[355]. Также представляется вполне вероятным предположение Д. Фишмана, что Ноткин был «заказчиком» двуязычной (на немецком и древнееврейском языках) оды Екатерине II от имени шкловской и могилевской еврейских общин. Авторами оды были М. Мендельсон и другой видный деятель еврейского Просвещения в Германии, Н.Г. Вессели[356]. То, что Ноткину удалось привлечь к сотрудничеству этих знаменитых еврейских интеллектуалов, равно как и избранный им способ воздействия на власть, является ярким признаком модернизации еврейской политики.