Дженни отказывалась иметь детей, когда в любой день после скачек могла остаться вдовой, и я в то время об этом не задумывался. Если когда-нибудь женюсь еще раз, подумал я, входя следом за Рэчел в дом, я хочу дочь.

Линда встретила меня радостной улыбкой, легко поцеловала в щеку и предложила джин с тоником, пока она готовит паштет для ленча. Стол был накрыт. Она носила дымящиеся блюда.

— Рэчел вышла вас встречать уже два часа назад! — сказала Линда. Я не понимаю, что вы сделали с ребенком.

— Как она?

— Счастлива. — Линда резко отвернулась, слезы были близко, как всегда. — Налейте еще джина. Вы сказали, что у вас есть новости.

— Потом. После ленча. Я привез Рэчел подарок.

Аквариум имел успех. Рэчел была очарована им, Линда заинтересовалась и стала помогать.

— Слава Богу, вы не подарили ей собаку, — сказала она. — Я не выношу, когда животное путается под ногами. Я не разрешила Джо подарить ей собаку. Вот почему она захотела пони.

Яркие рыбки засновали в готических руинах, водоросли заколыхались в воде, загорелись лампочки, и стали подниматься пузырьки. Рэчел насыпала рыбкам корма и смотрела, как едят ее новые друзья. Владелец зоомагазина уговорил меня купить аквариум побольше, нежели я собирался, и был, несомненно, прав. Бледное личико Рэчел сияло. Пеготти в своем манеже сидел возле аквариума, тараща глаза и открыв рот. Мы с Линдой вышли в сад.

— Есть новости насчет трансплантата? — спросил я.

— Я бы сразу вам сказала.

Мы сели на скамью. Цвели розы. Стоял поразительно чудесный день. Линда сказала несчастным голосом:

— У Рэчел острый лимфобластный лейкоз, при котором химиотерапия почти всегда дает ремиссию. В девяноста процентах случаев. У семи из десяти ребятишек ремиссия длится всю жизнь, и через пять лет они могут считать, что вылечились. А у девочек шансы лучше, чем у мальчиков, — разве это не странно? Но у тридцати процентов детей болезнь возвращается.

Она замолчала.

— У Рэчел она вернулась?

— Ох, Сид!

— Расскажите мне.

Она попробовала рассказать, и, пока она говорила, слезы капали у нее из глаз.

— Болезнь вернулась меньше чем через два года, а это плохо. У Рэчел начали отрастать волосы, но из-за лекарств опять выпали. Врачи добились ремиссии, они сделали все превосходно, ведь во второй раз это не так легко.

Но я по их лицам поняла — и они ведь не предлагают пересадку, пока возможно, потому что она удается только в половине случаев. Я всегда говорю об этом так, как будто трансплантат точно спасет ее, но он всего лишь может спасти. Если они найдут подходящий, они убьют ее собственный костный мозг облучением, а от этого дети плохо чувствуют себя и слабеют, а когда убьют весь, пересадят новый костный мозг и будут надеяться, что он приживется и начнет вырабатывать красные кровяные клетки. Довольно часто это удается...

Иногда у ребенка от рождения одна группа крови, а переливать можно другую.

У Рэчел группа А, но ей можно перелить группу О или что-нибудь еще. Сейчас могут так много! Когда-нибудь смогут лечить все. Но...

Я обнимал ее за плечи, пока она плакала. Кругом всегда несчастья. И так много потерянных Эдемов.

Я подождал, пока она не выплачется, и сказал, что нашел, кто изувечил Силвербоя.

— Вам это не понравится, — сказал я. — И, может быть, будет лучше, если вы сможете не допустить, чтобы это узнала Рэчел. Она читает газеты?

— Только «Пинатс».

— А телевизионные новости смотрит?

— Она не любит, когда рассказывают о голодающих детях. — Линда испуганно посмотрела на меня. — Я хочу, чтобы она узнала, кто убил Силвербоя. За это я вам и плачу.

Я вынул из кармана конверт с многострадальным чеком, на сей раз разорванным, и вложил ей в руку.

— Мне не нравится то, что я обнаружил, и я не хочу брать у вас деньги, Линда... Мне очень жаль... но Эллис Квинт сам отрубил ногу Силвербою.

Она вскочила на ноги, вспыхнув гневом, в шоке от того, что я сказал и что глубоко потрясло ее.

Я не должен был говорить это так сразу, подумал я, но слово было произнесено.

— Как вы могли такое подумать? Как вы могли? Вы ошиблись. Это не он!

Вы сошли с ума, если говорите такое.

Я тоже встал.

— Линда...

— Ничего не говорите. Я не буду слушать. Не буду. Он такой славный.

Вы в самом деле сумасшедший. И я, разумеется, не собираюсь говорить Рэчел, в чем вы его обвиняете, потому что это расстроит ее и потому что вы не правы. Я знаю, вы были добры к ней... и ко мне... но я не стала бы обращаться к вам, если бы думала, что вы можете принести столько вреда. Пожалуйста, уходите. Уходите, и все.

Я пожал плечами. Ее реакция была слишком однозначной, но ее эмоции всегда проявлялись в полную силу. Я понимал ее, но это не могло помочь.

— Послушайте, Линда...

— Нет!

— Эллис много лет был моим другом. Для меня это тоже ужасно.

Она закрыла уши руками и повернулась ко мне спиной, крича:

— Уходите! Уходите!

— Позвоните мне, — неловко сказал я. Ответа не последовало. Я тронул ее за плечо, Линда отшатнулась от меня и убежала. Я постоял минуту и пошел обратно в дом.

— Это мама кричала? — спросила Рэчел, выглядывая в окно. — Я слышала, как она кричала.

— Она расстроилась. — Я улыбнулся, чувствуя себя несчастным. — С ней все будет хорошо. Как там рыбки?

— Они холодные.

Рэчел встала на колени, глядя в свой маленький мокрый мир.

— Мне надо идти, — сказал я.

— До свидания.

Она была уверена, что я вернусь. Она попрощалась со мной на время, как с другом. Рэчел смотрела на рыбок, не отрываясь.

— До свидания, — сказал я и в унынии поехал в Лондон, зная, что неприятие Линды всего лишь первый шаг — начало всеобщего неверия.

Когда я открыл входную дверь на Пойнт-сквер, в квартире зазвонил телефон и продолжал звонить, пока я наливал воду со льдом, жадно пил после такого жаркого дня и менял батарейки в левой руке. Наконец я взял трубку.

— Где, черт побери, вы шляетесь? — рявкнул мне в ухо голос с беркширским акцентом. Норман Пиктон, детектив-инспектор, полиция Темз-Вэлли.

— Вы, конечно, слышали новости.

— Какие новости? — спросил я.

— Вы что, живете, сунув голову в песок? У вас нет радио?

— Что случилось?

— Эллис Квинт арестован.

— Он — что?!

— Ну, задержан. Он в больнице, под стражей.