Идут дни.

Весна сменяется летом, лето осенью, пообещавшая вернуться законная зеленоглазая Лара и не думает возвращаться.

Биолог не проявляет признаков нетерпения.

По-прежнему он с работы и на работу. По-прежнему что-то перетирает в своей кладовке. Булькает. Вскрикивает и шуршит.

Изобретает лекарство для вечной молодости человечества.

Не проходит и 60 лет, как вдруг, однажды, этот самый биолог возвращается с работы, заботливо придерживая под ручку какую-то сморщенную в сморчок, совершенно плесневелую старушку, правда одетую дорого, в норковую шубу с хвостами. Старушонка так и трясется. У нее, вероятно, болезнь Альцгеймера. И старческое слабоумие, потому что она вдруг падает перед входной дверью биолога на колени и принимается лобзать порог.

Всю эту сцену соседи пристально наблюдают в дверные глазки.

Наконец биолог втаскивает свою старушку в квартиру, дверь за ними захлопывается, и соседи лишаются возможности наблюдать, что там происходит дальше.

«Вероятно, это была потерянная в детстве и теперь вновь обретенная мать биолога!» – предполагают соседи, ибо они не лишены воображения и, как мы, смотрят передачу «Жди меня» по первому общественному каналу.

Однако мы не соседи, и никакие захлопнутые дверные створки и стены не помешают нам заглянуть в квартиру биолога, чтобы посмотреть, что там на самом деле будет дальше.

Старушка отчаянно рыдает за кухонным столом (и это не добавляет к ее бородавкам ни единой приятной черточки).

Биолог, склонившись над своей странной гостьей, гладит ее по серенькой черепушке и целует в рыжий пушок на маковке.

И ему кажется, что по-прежнему маковка пахнет медом и кофейными зернами.

Всхлипывая и хрюкая носом, старушонка поднимает на биолога свое иссеченное морщинами, истоптанное «воробьиными лапками» бородавчатое лицо, и в провалах пергаментных век вспыхивают изумрудные глаза. Глаза вспыхивают надеждой.

Надеждой на то, что ничего еще не потеряно.

Ничто еще не потеряно. Никогда не поздно.

Весеннее утро. Май. Цветут черешневые сады. Вниз по улице Рогова к сосновому парку идет маленькая, высушенная в сморчок старушка.

С ней под руку высокий и неуклюжий старик.

Смешной старик, совершенно седой, в вязаном джемпере и мятых брюках.

Он что же, так и не изобрел обещанного лекарства, этот ваш биолог? – разочарованный, спросит, быть может, читатель…

Но это еще как сказать.

Наш биолог видит рядом с собой вовсе не сморщенную старушку.

Он видит маленькую рыжеволосую женщину с зелеными глазами. Лару.

Да ведь и нет, говорят, лекарства от старости сильнее любви.

Одна одинокая старушка просила милостыню у ворот Всехсвятского на Соколе.

Подавали ей хорошо. Во вратах люди вообще хорошо подают. И при входе, и на выходе. Но на выходе подают обыкновенно лучше.

Не знаем почему.

Ничего мы не знаем.

Ну, так вот. Сколько мы себя помним, эта старушка сидит. Сидит там на своей картонной коробке или на ящике из-под бананов.

Этакий дубленый мешок в шерстяном трухлявом платке и валенках.

Утром сидит.

Вечером сидит.

Днем сидит.

В будние дни, выходные и праздники.

На Крещение сидит.

На Пасху то же самое. Сидит.

В жару и холод.

Привратница.

И вот однажды она исчезает.

И ее нет.

И ее картонку (свято место пусто не бывает) занимает новая старушка. Еще одна привратница.

Которую от прежней скоро становится не отличить.

Сидит.

На той же самой картонке.

Или на банановом ящике.

И ей подают тоже. Особенно, как мы уже говорили, на выходе.

А мы едем дальше.

И вы знаете что? Та прежняя, оказывается, да, действительно умерла. Но не в этом дело! Оказывается, эта самая нищая, в шерстяном платке струпьями и валенках, имела четырехкомнатную квартиру! Вон в том окне, справа, где застекленный балкон.

Вас удивляет застекленный балкон в квартире нищей старушки?

Но это еще не самое удивительное!

Там у нее евроремонт! У нее там импортная сантехника! У нее там одна кухонная стенка на миллион наших кровных копеечек!

А мы-то отрывали эти копеечки от сердца! Они нам, между прочим, не так-то легко достались!

Ах! Какова кикимора! – возмутимся мы с вами, товарищи, на такую подлость.

Каков обман! Какова обманщица!

Кому же все это теперь достанется?

Неужели отойдет государству?

Что, унесла нажитое на нашем горбу добро с собою на Тишинское кладбище? А, кикимора?

(Показываем кукиш.)

И все-таки возмутительно!

Чтоб ей перевернуться в гробу, старой ведьме!

И все это на наши деньги!

Бессовестная!

Вот и верь после этого этим во вратах…

Больше ни-ни!

Пусть хоть с голоду помирают!

Возмутимся мы.

Возмутимся и не заметим, что и евроремонт, и застекленный балкон, и импортная сантехника… Было у нее скоплено от нашей доброты.

Эх, мы.

Эра милосердия…

Жили-были старик со старухой, на улице героев Панфиловцев, во дворах, где магазин «38 копеек».

Они жили в хорошем кирпичном гараже на фундаменте, у них там стоял раскладной диван, обогреватель старой модели «Юность», мебель: письменный стол и два стула, и старик (из экономии электричества) еще выложил кривенькую буржуйку, в которой старуха пекла голубей и картошку, грела чай и варила макароны и гречку.

Иногда старик приносил из контейнера за магазином банку тушенки или еще что-нибудь хорошее, но потом администрация магазина стала вешать на контейнер замок, и пришлось обходиться так, без хорошего.

Раньше, когда они еще жили в квартире, на пятом этаже, по той же улице (еще при Ванечке), они жили лучше, а теперь жили вот так, потому что эту квартиру старик, по своим пьяным делам (уже после Ванечки), подписал на чужих людей. И их за это выгнали из нее по закону судебные приставы.

Старуха была работящая женщина, изобретательная. Она нарисовала на стене гаража голубой эмалью окно и белой на окне раму, вбила как-то в кирпичи два гвоздя, и повесила занавески (очень красиво получилось, она была по образованию художница), и еще повесила над диваном Ванечкины фото в рамочках, и так.