— Перед лицом богов и людей я, Курх-Ворон, дух Зимы, принимаю в свой род эту девочку и нарекаю ее, — он остановился на мгновение, посмотрел мне в глаза. И в его взгляде я видела отражение своих чувств. — Я нарекаю ее Лита.

Прощались тепло. Родители приласкали внучку, задремавшую к концу церемонии, Хранительница обняла меня, строго наказав сразу же послать Курха за ней, если вдруг я почувствую любое недомогание. Я обещала, что мы навестим ее, как только сможем. Волки держались чуть в стороне.

— Сирим, — негромко сказал Аки. Взгляд его был непривычно серьезным. — Если вдруг ты захочешь, если почувствуешь себя плохо, помни, наше с Айни предложение остается в силе.

Краем глаза я заметила, как напрягся Курх, прислушиваясь к разговору.

— Спасибо, — я улыбнулась в ответ, стараясь смотреть прямо и уверенно.

— Но не думаю, что в этом будет необходимость.

Аки кивнул.

— Ты храбрая девочка, маленькая жена. Я говорил с Айни, и она не против помочь тебе, пока не освоишься. Мы придем. Для нас ты и твоя пташка

— часть Стаи, к какому бы роду вы ни принадлежали.

Курх с дочкой на руках подошел к нам, собственнически положил руку мне на плечо. Аки осклабился, но, поймав мой предостерегающий взгляд, оставил жест духа-Ворона без внимания.

Мгновение — и я вновь оказалась в верхнем мире.

Дом встретил нас теплом натопленной печи, свежестью и чистотой.

Ничего здесь не напоминало о том запустении, что привиделось мне перед родами, когда я каким-то чудесным образом сумела позвать Курха, дать знак, что жива, что нуждаюсь в нем. Дощатый пол был чист, стол накрыт льняной скатертью, найденной мужем в одном из моих сундуков, шкуры на постели лоснились, добавилось несколько новых. Рядом с постелью Курх устроил место для малышки, перенеся вещи Литы из дома Хранительницы. Я увидела вырезанные отцом фигурки, выстроенные в изголовье кроватки, и не смогла сдержать улыбки.

Уложив задремавшую девочку — ее знакомство с новым домом откладывалось до пробуждения — я обняла Курха.

— Спасибо, — сказала я растроганно.

— Рад, что ты вернулась, — ответил муж.

Я села на скамью, и Курх опустился рядом. Впервые за долгое время мы действительно были одни, в нашем собственном доме, и многое стоило обсудить, о многом рассказать, но я не находила слов. Курх, верно, тоже не знал, с чего начать разговор, и лишь задумчиво снимал с рукава невидимые пылинки.

Я заметила выглядывающий из-под плаща знакомый узор цветной вышивки. Увидев мой интерес, Курх скинул плащ. На нем действительно была та самая рубаха, что я закончила незадолго до нашей размолвки, но так и не успела подарить. Сейчас она казалась чем-то из совершенно иной жизни.

— Я нашел ее здесь, — пояснил Курх. — Подумал, тебе будет приятно, если я ее надену.

— Тебе нравится?

Курх почему-то отвел глаза.

— Да, очень, — ответил он словно бы неохотно. — Необычный узор.

Я немного смутилась, вспоминая, как придумывала его.

— Твои крылья и волосы… мне всегда казалось, что они немного отливают синевой и зеленью.

Курх промолчал. Я почти физически почувствовала, как он словно бы отдаляется, отгораживается от меня. Но я больше не хотела позволять ему это. Я поймала его руку, согревая в своих ладонях.

— Ты не первая, кто мне это говорит.

— Да? — Я посмотрела на него, мягко, просительно. Прошлое мужа, его потаенные мысли и чувства вот-вот могли раскрыться передо мной. — А кто?..

Тишину разрезал громкий плач Литы, требующей внимания. Я вскочила со скамьи, позволяя Курху оставить мой вопрос без ответа.

*

Покидая дом Хранительницы, полный женщин, всегда готовых прийти мне на помощь, я наивно полагала, что готова сама справиться с хозяйством и ребёнком. Считала, что уже достаточно окрепла, что Лита тихая и беспроблемная девочка, что домашние дела всегда спорятся легко и не отнимают много сил.

Моей наивности хватило ровно на три дня.

Лита, казалось, капризничала без остановки. Отказывалась засыпать иначе, чем у меня на руках, не выпускала грудь и разражалась плачем, стоило мне выйти из поля её зрения. От постоянной, пусть и приятной, ноши вернулась боль во всем теле, вынуждая, как в последнюю луну перед родами, передвигаться медленно, а отдыхать часто. Некогда было готовить, смахивать пыль, стирать пеленки. От слабости и усталости шатало, и я начала всерьёз бояться однажды выронить Литу или случайно навалиться на неё во сне, когда удавалось ненадолго забыться.

На третий день моих мужественных попыток справляться со своими делами в одиночку Курх, до этого подолгу пропадавший в серединном мире, не вьдержал. Когда я, в очередной раз задремав, очнулась с отпечатком бортика кроватки на щеке и мышцами, затекшими от бесконечного раскачивания взад-вперед, я обнаружила, что заботливо укрыта шкурой, а из печи тянется дразнящий аромат жаркого. Увидев, что я пришла в себя, Курх подошёл, легко поцеловал в макушку.

— Спи. Я разбужу, как закончу.

— Спасибо, — пробормотала я и снова провалилась в забытье.

Мы разделили обязанности. На мне была Лита, на Курхе — хозяйство.

Брать ребёнка на руки муж все ещё отказывался, и когда у него не оставалось иного выбора, выглядел смущенным и неуверенным, словно раньше ему, отцу стольких детей, нечасто доводилось это делать. Зато необходимость ежедневно возиться с перепачканными пеленками дух воспринял с обреченным спокойствием, за что я была ему бесконечно благодарна.

Теперь на исходе дня мы оба валились без сил, и Курх баюкал меня в своих объятиях, пока требовательная Лита не заявляла громким криком свои права на мать.

Вдвоём мы продержались ещё половину луны.

Когда Айни впервые посетила наш дом, даже Курх обрадовался ей как родной.

С помощью волчицы и её бесподобного чутья причины недовольства Литы стали более понятны и легко устраняемы. Малышка повеселела, и вместе с ней ожила и я.

Стоило Айни засобираться обратно в стаю, я бросилась к ней и чуть ли не умоляла её задержаться. Курх скрипнул зубами, но возражать не стал.

Боли и слабость все ещё регулярно укладывали меня в постель. И когда первоначальный запас укрепляющих трав иссяк, заниматься отварами пришлось мужу. В своей привычной манере Айни раздавала ему указания и гоняла по всему дому.

— Привыкай, — фыркнула она, заметив его недовольно поджатые губы. — Когда Сирим не может, все это придётся делать тебе. Поэтому шевелись, пока не закипело, если не хочешь, чтобы твоя маленькая жена мучилась от боли.

Курх, видя мое несчастное лицо, молчал. За все понукания волчицы я пылко благодарила его, когда он подносил к моим губам свежий отвар.