Все знают, что за всю свою жизнь он получил только одно письмо. Все знают, и это можно доказать, что Шекспир из Стратфорда за всю свою жизнь написал только одно стихотворение. Оно настоящее. Он его действительно сочинил — это не вызывает никаких сомнений; он написал его целиком, от начала и до конца, сам. Он распорядился, чтобы эти строчки были выгравированы на его надгробном камне, и его воля была исполнена. Там они находятся и по сей день»:

Друг, ради Господа, не рой

Останков, взятых сей землей;

Нетронувший блажен в веках,

И проклят — тронувший мой прах.

Теперь понятно, что означала загадочная цитата в записке, которая так испугала Сунира в «Глобусе». Джейк был потрясен. И это все? Последнее заявление человека, написавшего «Отелло» и «Макбета»? Как трагично. По крайней мере, он мог бы добавить: «Быть или не быть». И тут мрачный смысл стишков ударил в него, точно мчащийся на полной скорости автобус. Это совсем не смешно. Какие жалкие вирши. Такие слова мог написать только неграмотный, невежественный, суеверный человек. Человек вроде Актера из памфлета Роберта Грина. Как такое могло произойти и оставаться незамеченным на протяжении четырех веков? И снова он осознал всю важность открытий Десмонда Льюиса.

Джейк все больше убеждался в том, что Льюис шел по следу чего-то очень важного и вовсе не был отступником, как назвала его Мелисса. Но если так, тогда его исчезновение приобретает новый, пугающий смысл. Слишком многие влиятельные люди заинтересованы в том, чтобы поддерживать статус-кво. И опять же, какое отношение ко всему происходящему имеет Бальсавар?

Он решил, что пришло время кое-что проверить. А также нанести новый визит Роберту Грину.

Но я боюсь, что нрав твой…

У. Шекспир. Макбет

(Перевод М. Лозинского)

Четверг, 10.00 утра

На следующее утро Джейк решил поговорить с Блоджеттом и отправился в книжный магазин, расстроившись из-за того, что Мелисса не продемонстрировала ни малейшего желания ему помочь. Напротив, она упрямо твердила, что затея Льюиса совершенно бессмысленна.

— Прежде всего, — недоумевала она чуть раньше, когда они пили кофе и ели совершенно безвкусный рис, который она ему навязала, — почему тебя так волнует книга, которую якобы написал Десмонд Льюис? Хорошо, замечательно, он твой друг, и что с того? Ты собираешься опубликовать ее за него? Или вовсе переписать? Начнем с того, что я не понимаю, какой у тебя в этом интерес?

Не привыкший защищаться, Джейк оттолкнул кашу в сторону.

— Послушай, мой собственный издатель первым тебе скажет: «Кому какое дело до пропавшего в Лондоне яйцеголового профессора и его дурацкой книги». Я все понимаю. На самом деле именно по этой причине я борюсь с собой и ничего не пишу о случившемся. Эти апартаменты — извини, квартира — стоят недешево, счет оплачивает «Сан-Франциско трибьюн», и мне в самое ближайшее время нужно будет им показать что-нибудь стоящее, чтобы оправдать свое пребывание здесь.

— Так в чем же дело? Уверена, есть какое-нибудь скандальное объяснение исчезновению твоего Льюиса. Может, у него интрижка с секретаршей и…

— Ты не видела его секретаршу.

— Ладно, предположим. Значит, он собирался сообщить всему миру о своем открытии относительно Шекспира, как утверждает этот тип Сунир, и во что ты, судя по всему, веришь. Я снова тебя спрашиваю — что дальше? Да, кое-кто из профессоров придет в возбуждение, но уже к концу дня мир вернется к своей прежней жизни, террористы, или кто там еще, будут творить свои дела, мы продолжим волноваться по поводу глобального потепления и…

Ее перебил телефонный звонок.

— Я возьму, — сказал Джейк и снял трубку. — Алло?

Связь прервалась.

— Кто это был?

— Ошиблись номером.

Джейк подошел к окну, выглянул наружу, сам не зная, что ожидает увидеть, и снова повернулся к дочери.

— Ну, детка, с тобой или без тебя я отправляюсь на поиски причин, по которым Льюиса похитили, его кабинет в университете и квартиру разгромили, а книга исчезла. Не вызывает сомнений, что кому-то есть что терять. Возможно, настолько, чтобы…

Телефон снова зазвонил, и Мелисса напряглась. Джейк махнул рукой, выслушал еще два сигнала и взял трубку.

— Да, слушаю вас! — рявкнул он.

И снова в трубке раздались короткие гудки.

— Ты можешь посмотреть по определителю, кто звонил? — взволнованно спросила Мелисса.

Джейк проверил телефон.

— У нас его нет.

— Отлично.

Через мгновение зачирикал мобильный телефон Мелиссы, и она посмотрела на Джейка.

— Номер засекречен, — прошептала она.

— Детка, может, тебе не стоит…

— Алло? — ответила она, послушала немного, взглянула на отца и помрачнела.

— Что? — спросил он.

— Какой-то идиот, — покачав головой, произнесла Мелисса и захлопнула телефон.

— Подумать только: кто-то умудрился трижды неправильно набрать номер и из всех номеров в мире все три раза дозвониться именно к нам. Просто поразительно.

— Папа, — сказала Мелисса, отворачиваясь, — есть вещи, которых ты не понимаешь.

— Неужели? — Он уселся за кухонный стол и скрестил руки на груди. — А ты попытайся мне объяснить.

— Я не могу. Не сейчас.

На этом их разговор закончился, по крайней мере, тем утром. Мелисса почти сразу же надела пальто и ушла, отказавшись сказать куда.

— Ты не забыл, что я работаю над диссертацией? Именно по этой причине я прилетела в Лондон.

Когда Джейк, погрузившись в размышления о своих домашних проблемах и пытаясь разгадать загадку Десмонда Льюиса, вышел из дома, чтобы в очередной раз отправиться на Чаринг-Кросс-роуд, наблюдатель уже поджидал его и снова зашагал следом, отставая на полквартала. Джейк раздумывал, не стоит ли повернуться и спросить, что ему нужно, но решил не делать этого. Во-первых, он просто убежит. А во-вторых, заявит, что понятия не имеет, кто он, Джейк, такой. О третьей возможности ему думать не хотелось. Поэтому он продолжал идти дальше.

В «Крупице ума, сторицей оплаченной раскаянием» Роберта Грина был один отрывок, на который он хотел взглянуть еще раз. Прежде чем отправиться к Блоджетту, он нашел его в Интернете и распечатал.

Он начинался так: «Вы трое будете глупцами, если мои несчастья не послужат для вас уроком; потому что ни одного из вас, в отличие от меня, не пыталось засосать это провинциальное болото; я веду речь об этих марионетках, которые говорят из наших уст, об этих гаерах, которые кривляются, обрядившись в наши цвета. И не странно ли, что я, кому они были обязаны всем, в один прекрасный день оказался брошенным ими? И не странно ли, что вы, кому они станут обязаны всем, когда вы будете на моем месте, в один прекрасный день окажетесь брошенными ими?»