Наконец маг, устав пытать кардинала, откинулся на спинку стула.

— Я никогда никого ни о чём не спрашиваю, друг мой. Мне это не требуется, ибо высшие духи мне всегда повинуются. Но если открываются зримые перспективы благосклонной судьбы, то необходимо не раз посоветоваться по этому поводу с Высшими мистическими хранителями тайн на небесах, там, где сама Высшая Мудрость открывает свою главную книгу. Из неё мне стало ясно, что кое-какие королевские особы тесно связаны с вашей судьбой. Здесь требуется великое искусство. Будьте осторожны, прошу вас!

— Были ли у вас ещё откровения? — спросил кардинал, весь дрожа от возбуждения.

Ему стало не по себе от мысли, что добиться расположения к нему Марии-Антуанетты могут помочь другие люди или даже духи. Как сейчас не хватало рядом Жанны, которая могла быстро дать ему точный, нужный совет.

— Друг мой. Нельзя ни в коем случае поторапливать Вечную Мудрость, но что касается королевских особ...

От внимательного взгляда Калиостро ничто не могло ускользнуть. Он заметил, как задёргались уголки губ кардинала, и ему сразу всё стало понятно. Женщина... корона... эти слова ему подсказала Жанна де Ламотт-Валуа. Но ведь все в Париже наперебой утверждали, что королева ненавидит кардинала. Может, с помощью, дворцовых интриг кто-то хочет вернуть ему расположение королевы? Если такое произойдёт и де Роган вновь окажется на коне, то это пойдёт ему, Калиостро, на пользу. Такой исход нужно только ускорить с помощью мудрости духов и его собственной.

— Нет, нет, пока у меня не было никаких новых откровений, но я просто обязан сообщить своему другу, что видел большое чёрное облако. Оно постепенно рассеивалось, и на моего любезного друга потоком полились почести и любовь. Да будет так! Кстати, вчера я слышал о новой, восходящей звезде при дворе, о некоем графе де Ферзене. Он, кажется, швед. Говорят, в большом фаворе у королевы. Вы что-нибудь знаете о нём?

— Только то, что он на самом деле в большом фаворе как у королевы, так и у короля, — ответил, вспыхнув, де Роган. — Но в этом нет ничего подозрительного, смею вас заверить. И это не помешало бы...

Он осёкся, и заминка не осталась незамеченной Калиостро. Итак, он был прав в своих догадках. Кардинал надеется стать фаворитом королевы, её любовником. На его наживку клюнули, он теперь сам убедился в этом. Боже, какая колоссальная глупость! Как и все в Париже, «Великий кофта» слышал скандальные сплетни о супружеской неверности королевы. Но Калиостро был прозорливым чело! веком и не мог верить всем этим сплетням. Не в её духе стать лёгкой добычей страсти или любви. Он был в этом убеждён. Но если кто-то добивался её расположения и дружбы, то такое было вполне возможно. Капризам женщины нет предела, будь она 17 королевой или простолюдинкой.

Он мягко улыбнулся и дунул на свою ладонь, словно хотел сдуть с неё де Ферзена, как пылинку. Нужно всё обдумать наедине.

— В этом, конечно, ничего нет, вы правы, — сказал Калиостро, — но по звёздам я кое-что вижу. Они предсказывают ему кровавую смерть где-то на севере.

Де Роган улыбнулся. Такое предсказание было ему по душе.

— Такой исход — то что нужно для этого надменного щенка, — в сердцах бросил он...

А в это время в Версале в своих покоях сидела ничего не подозревающая королева и читала комедию Бомарше «Женитьба Фигаро». Затем она принялась за «Севильского цирюльника». Пьеса вызывали у неё странные чувства. В них она видела беспощадные нападки на двор и французскую аристократию. Королева будто слышала злобные насмешки и оскорбления парижан, которых к этому ещё больше поощряло язвительное остроумие автора.

Королева Мария-Антуанетта всегда с презрением относилась к требованиям придворного этикета. Они её связывали по рукам и ногам. Она воспитывалась в непринуждённой атмосфере немецкого двора в Вене: там между монархом и его подданными царили близкие отношения, как между отцом и детьми. Установленные в Версале незыблемые законы общения и поведения всегда вызывали у неё неприятие. Когда она пятнадцатилетней девочкой в 1760 году приехала в Париж, то была весела, беззаботна и игрива, как ребёнок. Но к маленькой австрийской герцогине приставили строгую учительницу танцев, неумолимую, чопорную мадам де Ноай, которая могла навсегда изгнать из души любой девочки любовь к музыке, ритму и такту вместе с непосредственностью и шаловливой весёлостью.

Эта дама знала назубок все правила французского двора, ещё от Валуа до нынешнего времени. Она считала себя абсолютно безгрешной во всём, и навязываемое ею рабство было просто невыносимым. Когда будущая юная королева возмущалась такими обычаями и называла их «глупыми церемониями», то её наставница ей говорила: «Вы и сами, ваше величество, всего лишь церемония, не больше!»

Но королева не хотела быть «церемонией», она была молода, взбалмошна, порывиста и безрассудна. Она постоянно ломала преграды, возводимые этикетом, хотя это грозило ей серьёзными неприятностями. Жизнь её очень быстро стала ареной борьбы между старым и новым. Новое олицетворяла она, Мария-Антуанетта, старое — эта бесчувственная мадам де Ноай и все поддерживавшие её консерваторы.

Королева придумала для неё обидное прозвище «мадам этикет» и беспощадно высмеивала все столь дорогие ей каноны. Их было великое множество, и все они отличались глупостью. Существовал, например, такой, который регулировал ширину юбок, чтобы королева соблюдала приличия и не делала слишком больших шагов или прыжков, когда переходила через ручей или грязную лужайку в лесу Фонтенбло. Королева пыталась всё время мстить своей слишком строгой воспитательнице и обычно на прогулке начинала прыгать, как олень, а «мадам этикет» в ужасе заламывала руки и замирала в немом негодовании.

Однажды, когда Мария-Антуанетта со своими фрейлинами осваивала новое увлечение — катание на осликах в Фонтенбло, непослушное упрямое животное вдруг взбрыкнуло и сбросило её на кучу листьев. Королева, сидя на земле и умирая от смеха, крикнула сопровождающим:

— Ну-ка, бегите поскорее к мадам де Ноай и спросите, что следует делать, когда королева Франции падает с осла!

Всё это, конечно, было смешно, но королева есть королева, и когда она продирается через частокол установленных во дворце правил, то может и поцарапаться.

Она совершала множество ошибок. Например, разрешила своему парикмахеру, этой священной при дворе особе, ради увеличения дохода делать причёски дамам двора и состоятельным парижанкам, которые этому были очень рады, расспрашивали его о вкусах королевы, узнавали от него различные сплетни о том, что происходит во дворце и в её личных апартаментах. Сплетни обрастали захватывающими подробностями, их немилосердно приукрашивали, что заметно сокращало необходимую дистанцию между королевским домом и чернью, которая считала, что может без особого почтения, чуть ли не запросто общаться со своей королевой. Любой человек с улицы теперь мог рассуждать о туалетах Марии-Антуанетты, о её характере, слабостях и прежде всего о её так называемом безумном мотовстве. Всё теперь было о ней известно, и многих это тревожило. Только одна она не чуяла грозившей ей опасности.