— Да не сестра она мне.

— А если и сестра, что из того? В Буэнос-Айресе нас метрики не интересуют. Хороший род — это на могильном камне выбить прилично. А когда к нам приехал — все равно что заново родился. Что за фокусы вы показываете?

— Да любые.

— А в карты играете?

— Случается.

— На пароходе делать совершенно нечего. Если бы не карты, спятить можно. Жарища адская. А когда пересекаешь это — как его? — экватор, сдохнуть можно. Солнце жарит прямо над головой. Даже по ночам жара. Выйдешь на палубу, вообще зажаришься — пекло, как в духовке. Так что остается? Карты. По дороге сюда один хотел надуть меня. Что делать? Смотрю на него и говорю: «Братец, а что у тебя торчит из рукава? Уж не пятый ли туз?» Он с кулаками, да меня на испуг не возьмешь. У нас там у каждого револьвер. Не будешь казак, из тебя кнедлей понаделают. Я там всегда с оружием. Хотите глянуть на аргентинский револьвер?

— Почему нет? У меня тоже револьвер есть.

— А вам для чего? Для фокусов этих ваших?

— Может, и так.

— Во всяком случае, он понял, что имеет дело не с деревенским простаком. И колоду метить хотел, но тут я его за руку схватил. Зевтл говорила, вы и карточные фокусы умеете показывать. А какие?

— У меня без обмана.

— И что?

— Давайте колоду. Покажу.

— Герман, тебе пора, — сказала фрау Милц раздраженно.

— Погоди, не лезь. Никуда дела не денутся. А если и так, черт с ними. Пускай катятся куда хотят. Знаете что? Пойдемте-ка в комнату и подзакусим немножко.

— Да я не голоден, — соврал Яша.

— И не надо. Аппетит приходит во время еды. Здесь, в Польше, не понимают, что это такое — есть по-настоящему. Лапша да куриный бульон, и опять куриный бульон с лапшой. А что такое лапша? Да одна вода и мука впридачу. Набил брюхо, и все. Другое дело испанец. Этот всегда позаботится о приличном куске мяса, душу в это вложит. Придешь к нему домой, а он средь бела дня валяется, как колода. Жарища адская, мухи кусаются, кровь пьют, прямо как пиявки. Жизнь начинается только ночью. Это летом. Ну, а если у кого найдутся деньги, чтобы заплатить за ужин или пойти к проститутке, он скорее выберет второе. Но с голоду никто не умирает. Водку пьете?

— Иногда.

— Пойдемте, выпьем по стаканчику. Рейзеле, собери нам чего-нибудь, — сказал Герман, обращаясь к желтоволосой. — Испанец страсть как любит всякие фокусы. Душу отдаст, только покажи, — продолжал Герман, обращаясь опять к Яше. В следующей комнате стоял лишь стол, накрытый клеенкой, диван да платяной шкаф. С потолка свисала керосиновая лампа. Она едва горела, и Герман вывернул фитиль. Повсюду стояли чемоданы с наклейками, масса ящиков и коробок. На спинке стула — пиджак, на стуле — трость с серебряным набалдашником, крахмальный воротничок. Даже в самом воздухе, казалось, витает аромат дальних берегов, заморских стран. На стене две фотографии: женщины в парике и мужчины с большой белой бородой.

— Сестрица принесет сейчас чего-нибудь вкусненького. Могла бы позволить себе квартиру получше, да так привыкла тут, что и переезжать не желает. Там у нас дома не такие высокие, и все происходит прямо во дворе. Называется «патио». Испанец терпеть не может подниматься по лестнице. Сидят во дворе всем семейством, пьют чай, «матэ» по-ихнему. Каждый делает по глотку через одну и ту же соломинку. Так это и переходит от одного к другому. Чтоб дать вам представление о вкусе — это нечто вроде содовой с лакрицей. А вот в Северной Америке, к примеру, там они табак жуют. Одно поймите — везде, во всем мире одно и то же. И в Буэнос-Айресе никто людей не ест. Вот хоть на меня поглядите — никто же меня не съел.

— Может, вы кого съели.

— Ого! Вот это да! Здорово сказано! Кто за словом в карман не лезет, своего не упустит. Так вы из Пяска?

— Нет, из Люблина.

— А Зевтл сказала, что вы пяскер.

— Сам ты вор.

Герман расхохотался.

— Да нет, не волнуйтесь, никакой вы не вор. Ведь не каждый пяскер — вор, как не каждый, кто из Хелма, обязательно дурак. Так только говорят. Впрочем, кто теперь не ворует. Мать моя, да почиет она в мире, бывало, говаривала: «Честный путь — трудный путь». Можно делать, что хочешь, только надо знать в деле толк. Вот я — такой, как сейчас перед вами, — я уж все перепробовал. Зевтл рассказала, что вы можете отомкнуть любой замок?

— Так и есть.

— У меня терпения не хватило бы. Зачем возиться с замком, если можно дверь выломать? На чем дверь держится? Всего лишь на петлях. Но это все там, в прошлом. А теперь я, как говорится, образцовый гражданин. Жена есть и дети. Зевтл рассказала про себя. Как ее муж бросил. И все остальное. Если развод получит, может выйти за самого что ни на есть богача в Южной Америке.

— Кто ж ей развод даст? Вы, что ли?

— Ну что такое развод, в самом деле? Клочок бумаги. Все на свете бумага, милейший, даже деньги. Я имею в виду настоящие деньги, а не карманную мелочь. Каждый, кто способен держать перо, пишет. Моисей был мужчина. И поэтому он написал, что мужчина может иметь десять жен, а женщина, если она поглядит на другого, надо ее побить камнями. Писала б женщина, написала бы наоборот. Понимаете или нет? Пошли со мной. На Ставках есть один, дайте ему десять рублей, так он вам такой развод напишет, абсолютно законный и подписанный свидетелями. Мне хочется купить ей заранее шифскарту…

Яша нахмурился:

— Пане Герман, я не простофиля. Оставьте Зевтл. Она не для купли-продажи.

— Что такое? Можете забрать ее отсюда хоть сию минуту. Она уже встала мне в несколько рублей, но запишу это в благотворительные расходы.

— Не нужны ваши одолжения. Сколько это стоило? Я заплачу.

— Полегче, не надо заводиться. А вот и чай.

Пили чай, ели кихелах и бабку. Рейзл и Зевтл тоже сидели за столом. Герман пил чай с вареньем, отломил кусок ромовой бабки, попыхивал сигарой. Время от времени он клал ее на блюдце. Предложил сигару и Яше, но тот отказался.

— Такую сигару в Варшаве не достать, — то ли сетовал, то ли бахвалился Герман. — Настоящая гавана. Не какой-нибудь там из этих ваших суррогатов. Настоящая — с Кубы. Нет-нет, да привезет кто-нибудь оттуда специально для меня. В Берлине приходится платить две марки штука. Я люблю, чтобы все было первый класс, но за все надо платить. А когда платишь, приходится платить слишком много. Что такое гаванская сигара? Листья, и только. А хорошенькая девчонка? Плоть и кровь, не более того. Испанцы жутко ревнивые. Улыбнешься его жене, и он уже хватается за нож. А за два квартала от дома у него есть и любовница, и дети от нее. Потом она стареет, он ищет другую. Читаешь тут ваши польские газеты и только диву даешься. Такие шманцы! Чушь невероятная! Вечером вышла девушка из дому — купить кринку молока, подъехал экипаж, ее затащили внутрь, забрали в Буэнос-Айрес и продали там, как скотину на базаре. Я здесь уже порядочно времени, и ничего такого не видел, никакого экипажа. Да и как ее перевезешь за океан? Ну, что будет на корабле? Ерунда все это. По правде говоря, они сами туда едут, никто их не заставляет, подите только в этот квартал, ну, вы понимаете, и найдете себе какую требуется. Хотите черную — пожалуйста, черная вам будет, белую хотите — получайте. Хотите литвачку из Вильны? Из Эйшишек? Может, варшавянки вас интересуют? Все есть, на любой вкус. Что до меня, я туда не хожу. Зачем это мне? Жена есть, дети. Но газета нуждается в читателях. У кого в руках перо, тот и пишет. В точности, как я сказал. Хочу еще что-то сказать: некоторые сами посылают туда своих жен. А знаете почему? Им лень искать работу. Такие они ленивые. Так как насчет фокусов? Вот колода.