— Я, кажется, сказал, что пробыл в Москве неделю. — Он внимательно всмотрелся в меня.

— Да-да, конечно. Но все же, много ли времени вы потратили?

— Поймите, никогда до посещения вашей столицы я не изучал его и никогда после им уже не занимался.

— Ну да.

— Естественно, вы не верите. Но слушайте дальше. Мальчик вырос и принялся изучать историю в Гейдельберге. Он обнаружил, что жестокие детские фантазии ничуть не отличались от тех спектаклей, которые разыгрывались на мировых театрах военных действий.

— Ну, разумеется, — сказала я. — Ведь все взаимосвязано, не так ли? Переплетено, слито, перепутано. В детстве вы смотрели телевизор, читали книжки, слушали радио. Все это оседало в вашем сознании.

— Как объяснить, — перебил он, — что я в деталях разыграл в своем воображении сражение на Калке? И был просто поражен, увидев в одной книге расположение войск? Хотя нет, должен признать, на картинках в учебниках есть некоторые неточности.

— Ну уж, — перебила я не слишком вежливо. — И что же, позвольте спросить, сказал на это ваш психиатр?

— Мой психоаналитик? — Мужчина сделал ударение на слове «психоаналитик». — Он сказал, что я утомляю себя чрезмерно детальным изучением наук и нуждаюсь в некотором отдыхе.

— Но вы не последовали его совету?

— Напротив, последовал. И сейчас у меня как раз отпуск.

— Прекрасно! — Надо же. Мне не хватало для полного счастья только бесед со сдвинувшимся немцем или итальянцем, кто он там на самом деле! А может, он вообще русский? Больно уж складно врет.

Тем временем мой полузнакомец продолжал с увлеченностью лектора:

— Именно так все и было! Просто народы, населяющие эту планету, не что иное, как совокупность наших фантазий, понимаете? Вы считаете сражение на Калке действительно состоявшимся, хотя никогда не видели его, ну и я тоже — это делает возможным наше теперешнее общение. А если бы для кого-то из нас слово «Калка» ничего не значило?

Я пожалела о том, что оно знакомо нам обоим. А он тем временем продолжал:

— Как, по-вашему, когда на Земле все забудут самое названье той речки, можно будет счесть, что сражения просто не было?

— Только в каком-то смысле.

— Но хоть в каком-то смысле, — не без ехидцы отозвался он, — вы допускаете это? Так почему бы не допустить, что на свете есть человек, от которого реальность и исход той битвы зависит в несколько большей степени, чем от прочих? — вкрадчиво проговорил он.

— И что человек этот — вы? — досказала я. — Ну что ж, в самом деле, почему бы и нет.

Вид у него вполне мирный, взгляд спокоен, зрачки нормальные, говорит логично. Впрочем, логика сумасшедших всегда безупречна. Но следует ли из этого, что способность логически мыслить есть признак безумства?

— Нет, этот человек… — Он расхохотался, да так весело, азартно, что я не сразу вспомнила, о чем мы говорили, и улыбнулась: ведь и душевные болезни излечимы.

— Этот человек, повторяю, вы сами, — заметил он веско.

Нет, если и излечимы, то, вероятно, не все.

— Не верите, — констатировал он, вглядываясь в мое лицо. — Нет, и не надо. Это даже хорошо. Может, вам надоело разговаривать? Хотите, потанцуем?

Из динамиков лилась приятная музыка лилового цвета.

— Нет, — застеснялась я. — К сожалению, танцевать не умею. — И подала ему руку.

Мы танцевали. Осанка незнакомца была прямой. На мне было легкое платье, голубое в синий горошек. Вокруг нас кружились кирпичные стены с нишами, в которых стояли копии античных статуй, и эти статуи, казалось, тоже вальсировали друг с другом. В окне вращалась безвестная площадь, сердце щемило. Да, мой собеседник болен, и помочь ему не в моей власти.

— Человек — модель Вселенной, только каждый своей, — продолжал мой кавалер.

Быть может, он просто философ, как и все философы, немножко чокнутый.

— Приехав в Рим, я не был удивлен, увидев то, что давно ожидал увидеть, — беззаботно рассуждал тевтонец. — Это — знаменитый фонтан Треви. У меня было чувство, что я придумал его вчера. А сегодня экскурсоводы на всех языках болтают, будто акведук девятнадцатого века Anno Domini был восстановлен в пятнадцатом. Ну, пусть! Ведь я сам все так и задумал.

А ведь он, подумалось мне, живет в редком согласии с самим собой. Что бы ни происходило в мире — все соответствует его желаниям, точнее, отсутствию нежеланий. Возможно, он и вправду усвоил какую-то часть высшего знания, только, видно, это повредило его рассудок. Но не рассудок ведь делает человека.

И благородное лицо его посветлело, когда я в сжатой форме высказала свои мысли, старательно обходя тему сумасшествия. И в этот миг он напомнил мне рыцаря, которого я видела на какой-то гравюре в Ватикане.

— Этот ваш стук по столу… — проговорил немец. — Мелодия этого вальса…

Мы кружились до тех пор, пока официант в белых перчатках не начал зажигать поочередно на каждом столике красные парафиновые свечки, плавающие в подсиненной жидкости, разлитой по стаканам.

Мой кавалер недоуменно оглянулся вокруг, словно припоминая, что привело его сюда, и музыка смолкла, как бы растворилась в вечерней прохладе. Под окном наяривали сверчки. Лирическое головокружение вальса еще не покинуло нас. Он поблагодарил за танец и, держа руку чуть на отлете, провел меня на место, пододвинул стул. Церемонно откланявшись, сел за свой столик и снова загородился газетой.

В замешательстве, задетая его неучтивостью, я раздражилась — надо же, еще и читать умудряется при таком освещении. Случайно взгляд скользнул понизу — там, под столом, должны были быть его ноги, но их не было. Не веря глазам, я подошла к столу и потянулась к газете. Она с громким шорохом обрушилась на стол, да еще листы, соскальзывая на пол, разлетелись во все стороны. За столом не было никого.

В лето 2000. Москва-Рим

Наблюдая, как проваливаются в вонючее жерло мусоропровода пустые пакеты из-под молока, картофельные очистки, яичная скорлупа, Елена прикидывала: до получки неделя, денег — тридцатка. Два пакета молока или восемь батонов. Опять придется лезть в долг.

Она поставила пустое ведро, тщательно вытерла пальцы влажной салфеткой и достала из тугого заднего кармана пачку сигарет. Надо бы распрощаться с барской привычкой — дымить. Денег не напасешься. Да и вредно. Щелкнула зажигалкой, с удовольствием затянулась, и принялась рассматривать настенную живопись аборигенов, в который раз отмечая убожеское состояние умов юного поколения. Одна надпись привлекла внимание: «Как пишется, Ё или Ягодицы? — Поищите в словаре на букву Ж!»

Елена Алексеевна Птах, учительница русского языка и литературы в обыкновенной средней школе. Двадцать три года, не замужем, детей нет. Многого еще нет: мебели в квартире, которую снимает по знакомству. Денег, что вполне естественно. Удовлетворения от работы. Ну и, разумеется, ума. Иначе бы давно и круто поменяла всю свою жизнь. Может, еще и поменяет. А пока не перестает тешить себя надеждой, что эта ее работа — временный этап в жизни, и судьба уготована ей иная. Что за судьба — бог весть. Только ясно, что не рядовая.