— В некотором царстве, в некотором государстве…

— Пропустим! — рявкнул Соловей. Да так, что я отшатнулась. — Давай по сути!

Зеркало закашлялось, прочистило горло и объявило:

— Война — такое же естественное состояние человеческого бытия, как и другие. Это продолжение общения иными, а именно военными средствами. Войны устраняют противоречия, являясь реакцией на пустоту бытия. Мир — это путь к войне. И наоборот.

— Висело долгое время в коридоре Мурманского университета, на кафедре марксизма-ленинизма, — пояснил Соловей. — Вбирает все, что слышало. К сути всегда плетется издалека.

— Сегодня в мире существуют предпосылки к тридцати двум войнам, — В течение минут сорока зеркало освещало международное положение.

— Старческий маразм у зеркальца, — посетовал Соловей и, как на клетку с попугаем, набросил на него покрывало. — Мы всего лишь поразвлечемся.

С этими словами он упорхнул. Я осталась наедине с сумасшедшим зеркалом. Не долго думая, стянула с него покрывало.

— Скажи, кем в полночь обернется Соловей?

— Не знаю. Он во мне вообще не отражается, — пробурчало зеркало. — Так, изредка, для гостей.

Часы на дубе пробили без четверти двенадцать.

Пробитые без четверти двенадцать со стуком желудей упали в траву.

На чистой поляне явился Соловей, в кругу, огороженном факелами. Мы с Ингигердой, Лукоморьевым и Баркаялом стояли за этим кругом.

Напротив Соловья, в прелых листьях, залег Василий. Противники изучающе меряли друг друга взглядами. Соловей подпрыгивал от нетерпения на месте, ему явно мешал ятаган, который лежал на земле: казалось, птица привязана к нему неким таинственным ловчим. Василий выглядел, я бы сказала, заранее сыто.

— Только не есть! — предупредил его Баркаял.

— Что я, папуас из голодного края? — обиделся Василий. — Я только мысленно. Да он и невкусный… наверное.

Из часов, не торопясь, на жердочку вышла кукушка. Глянув на стрелку, запела заржавленным голосом:

Ты кукушечка, погадай-ка мне,

Ты бездетная, бесталанная,

Не успеешь погадать —

Придет время умирать,

Чему быть — не миновать,

Придет время умирать —

Я не стану горевать…

Стрелки сошлись. Кукушка юркнула внутрь, хлопнули ставни. Тотчас Соловей перекинулся через голову. И предстал пред нами во всей красе. Его кривой ятаган больше не волочился по земле. В зеленой рубахе, из-под которой выглядывала тельняшка, в красных шароварах и, как ни странно, ботфортах, он являл нечто среднее между бусурманином и волжским ушкуйником. На голове чернела бандана, прикрывавшая, по всей видимости, бритый череп.

Наш котишка остался перед этим бродягой обычной домашней живностью, которую любящие хозяйки долгими зимними вечерами нежат у телевизора. Васька раззявил пасть и смотрел на великана без выражения нахальной сытости на лице. Я, даже несмотря на свое беспокойство, почувствовала нечто вроде морального удовлетворения.

— Выбирай, — предложил великан и сделал широкий жест, от которого пламя факелов вокруг колыхнулось. — На кого укажешь, тот назовет нам оружие.

— Мяу-гу… могу я выбрать кого-нибудь из мур-р-зей… друзей? — От волнения Василий сбивался на кошачий язык.

— Можешь, — великодушно предложил великан. — Но посоветуют ли они тебе путное?

Кот дрожащей лапой ткнул в Баркаяла. Тот, вышед на середину круга, поколебался и принял решение:

— Предлагаю сторонам сразиться самым жестоким и самым сильным оружием из всех доселе известных.

— Это ядерными боеголовками? — тихо спросила я Лукоморьева.

— Чем можно убить за глаза? — возгласил Баркаял.

Зрачки его в прямом смысле метали молнии.

— Бактериологическое оружие? — предположил великан.

— Против чего не может быть никакой защиты?

— Лазер! — ухмыльнулся кот Василий.

— Что поражает вмиг и не дает осечки?

— Дубина! — воскликнул Соловушка.

— Что взрывается и производит страшные разрушения?

— Динамит. Тротил. Гексоген.

— Что не нужно переправлять контрабандой?

— Веревку для удушения.

— Что заставляет мучиться сильнее, чем удушье?

— Электрические провода! — вякнул какой-то садист из местных.

Баркаял замер, медленно оглядел собравшихся.

— Кто скажет, что равно всем этим орудиям казни?

Молчание.

— Хорошо, — начал подсказывать Баркаял. — Что убило Сократа?

— Цикута, — ахнула Ингигерда.

— Нет! — покачал головой Баркаял. — Чтобы убивать этим оружием, не нужно разбираться в ядах, уметь смазывать затвор или знать принцип деления ядра. Здесь ничего не нужно, кроме одного — желания убивать.

— Что же это? — прошептал кто-то благоговейно.

— Слово! — сказал Баркаял.

— Мы будем сражаться словом? — переспросил великан. — Это как? Размазать друг друга оскорблениями и ругательствами? Смешать с грязью поминанием грехов всех предков до седьмого колена? Стереть с лица земли компроматом?

— Слушай, что ты затеял? — растерялся кот. — Из таких боев никто не выходит с победой.

— Нет, все будет по-другому, — успокоил испуганных противников Баркаял. — Кто расскажет сказку правдивее, тот и победит.

Ингигерда захлопала в ладоши.

— Кинем жребий, кому начинать, — промурлыкал и кот.

«Баркаял, похоже, спас его побитую молью шкуру», — подумала и я.

Баркаял достал из кармана все ту же монету. Я узнала ее по отсвету.

— Орел — да, решка — нет.

— Чего — да и чего — нет? — спросил великан.

— Выпадет «да», стало быть, тебе первому говорить правду, — разъяснил кот. — «Нет» — значит, не мне, то есть тебе же.

— Ага, — кивнул разбойник. Видимо, в результате только что состоявшейся мозговой атаки он получил контузию и слегка утерял способность соображать.

— До первой крови, — предупредил Василий.

— А я без крови-то и сказок не знаю, — расстроился Соловей.

— Тогда былину, — махнул лапой Василий. — Ты у нас столько времен пережил.

— Былин тем более без крови нет, — вздохнул Соловушка. — А давай-ка я свистну.

— Брейк, — прервал Баркаял на правах судьи, — брейк, ребята. Свистать и петь не разрешается. Давай ты, Василий. Пусть Соловей Батькович с мыслями соберется.