Зозон подошел к Вере:

– Почему ты не сказала, что ты – диггер?

– У меня тут никто ни о чем не спрашивал.

– Первый раз вижу, чтобы диггер уходил из бригад. Зачем тебе все это?

– У меня есть причины. И я рождена не диггерами. Мои родители были гражданами Республики.

– Ладно, надеюсь, что твои причины – веские… За два дня ты нажила здесь себе врагов, – кивнул Зозон на смотрящего на нее из-под бровей Булыгу – убра, которого она победила во время экзамена.

– Я никому зла не хотела.

– Да уж… Как тебя звать?

– Вера. Но диггеры называли меня Стрела.

– Стрела – так Стрела. Ты это… голой больше не ходи, здесь это не принято. И впредь спи в казарме: хочешь на полу, хочешь на стене, хоть на потолке, но в казарме. А чтобы этого больше не повторилось (Зозон презрительно кивнул на Солопа, которого несли в сторону Октябрьской, в Госпиталь) – я позабочусь. Придет командир из Центра, я ему доложу, он вызовет следователя. Думаю, пару лет каторги на Поверхности для Солопа обеспечены.

– Я бы этого не хотела.

– Мало ли чего ты хотела. За сокрытие преступления кара ненамного легче, чем за его совершение.

Зозон доложил о ЧП командиру, но в результате снова оказался виноват. Командир кричал: «От этой бабы одни беды!». Он отказался вызывать следователя, пообещав разрешить ситуацию по-другому. Как-то «случайно» оказалось, что Булыга и Солоп уже приняты в Черную Пятерку – элитную группу спецназа. Зозон в сердцах высказался:

– Значит, я в Черную Пятерку не подхожу, а неудачник, которого уложила на пол девчонка, и насильник, по которому плачет Поверхность, – это и есть элита спецназа?

– А это не тебе решать, Зозон, – небрежно парировал командир.

Вера не боялась преследования со стороны Солопа и Булыги. Но их неожиданный уход ее порадовал. В отличие от Зозона, она совсем не желала прихода следователя и разборок по поводу недвусмысленного нападения сержанта.

Как бы там ни было, но отношение к первой женщине-убру начало меняться. Не последнюю роль в этом сыграли ее успехи на вступительном экзамене и в схватке с Солопом. Спецназовцы видели благожелательное к ней отношение Зозона – пожалуй, самого авторитетного ветерана из числа убров.

Но больше всего убров интриговало происхождение Веры. Диггеров они видели редко и только издалека. Никогда им не приходилось быть свидетелем боя диггера. Одни говорили, что диггеры – это лучшие воины Муоса. Другие сочиняли, что они гипнотизируют своих противников во время боя, а потом хладнокровно отрезают головы впавшим в ступор врагам. Третьи причисляли боевые заслуги бригад каким-то монстрам, которых они приручили и заставляют драться вместо себя. А многие считали их обычными трусами, которые умеют только вовремя убегать от более сильного врага или наваливаться гурьбой на одиноких путников. Теперь же перед ними был настоящий диггер. Они вблизи видели легендарное оружие диггеров – секачи; невзрачные с виду, но такие грозные в руках Веры. Их завораживала манера боя молодой спецназовки. И для того, чтобы вступить в спарринг с интересным противником, убры чуть ли не записывались в очередь.

Но уже в первых спаррингах Вера поняла, что ее успех с Булыгой и Солопом был почти случайностью, помноженной на расслабленность и пренебрежительную самоуверенность этих солдат. Больше никто не пренебрегал ее способностями. Если с макетами секачей она раз на раз сводила счет побед и поражений к ничьей, то драться мечом она совершенно не умела. Из-за большой разности в весовых категориях ей сильно доставалось в рукопашном бою. Не могла она сравниться с опытными убрами и в стрельбе из арбалетов. А метаемые ею ножи вообще редко попадали в мишень. Впрочем, у двух других новобранцев дела шли еще хуже. И один из них уже через месяц подал рапорт о переводе его в армию, туда, где режим и нагрузки были полегче.

Зозон часто со стороны наблюдал за Верой. Ему нравился этот воин в женском обличье. Подкупала неженская целеустремленность и терпеливость диггерши. Казалось, ее в этом мире не интересовало ничего, кроме военной науки. С каким-то умиротворением он смотрел за манерой боя, быстрыми, но мягкими движениями девчонки. Когда он показывал ей особый замах мечом или связку ударов, она с собачьей преданностью слушала и смотрела на него, стараясь не упустить ни одной детали. Он ловил себя на мысли, что объяснять и учить ему хочется только ее, а вопросы и ошибки других воинов его просто раздражают.

С Верой Зозон спарринговал чаще, чем с другими. Во время схватки он всматривался в ее живое лицо. Во время боев, учебных и реальных, он пересмотрел сотни лиц. В одних читалась боязнь, граничащая с истерией, в других – уверенность опытного бойца, в третьих – ненависть. Лицо Веры выражало только живой интерес к бою. На нем не было боязни, когда соперник сильнее, не было ненависти и злости, когда он одерживал верх, не было жалости, когда своему противнику Вера делала очень больно. Только живой интерес: она анализировала бой, запоминала свои ошибки, чтобы их больше не повторять, и чужие, чтобы ими пользоваться. Когда она пропускала болезненный удар, даже падала, даже получала нокдаун, лишь на мгновение по ее лицу пробегала какая-то тень. Через секунду ее взгляд становился еще более сосредоточенным, а движения – выверенными, как будто она не чувствовала боли.

Зозон был опытным бойцом, к тому же он был чуть ли не в два раза тяжелее Веры. Несколько раз ее мускулистое, но легкое тело отбрасывали мощные удары его кулаков и ног. Но эти микропобеды его не радовали, не доставляли, как раньше, удовлетворения, замешанного на чувстве неоспоримого превосходства над своими учениками. Он, помимо своей воли, вел бой с Верой мягче, чем с другими, хотя старался гнать мысли о причине этого. А девушка быстро училась. Она все ловчее уворачивалась от его ударов. Пользуясь большей подвижностью, она постоянно меняла линии атаки и исподтишка лупила его хлесткими плетями своих ног, а иногда и набитыми костяшками рук. Она просто вынуждала его драться в полную силу. Как только он начинал злиться, мастерство опытного бойца брало верх над юной прытью – очередная подача отбрасывала Веру к стене туннеля или на пол, сбивая дыхание и мутя сознание. А вместо того чтобы хладнокровно постебаться над ошибкой ученицы, он скрипел зубами и в который раз зарекался быть с ней помягче.

Несмотря на напряженный ритм обучения убров, у них все же оставалось свободное время: с момента окончания тренировок до отбоя им давалось два часа, а в воскресенье – половина дня после обеда. И убры отрывались по полной: до отбоя им надо было успеть напиться в столовой дрянного спирта, захмелеть и начистить друг другу морды, вспомнив какую-нибудь старую замусоленную обиду. Конечно, таким утехам следовали не все, в основном – холостяки. Кто-то играл в карты, выигрывая, а потом снова проигрывая сбережения, которые в Урочище все равно было не так уж легко потратить. Немногие уединялись в своих квартирах, проводя время с детьми и женами, правда, такая трата времени здесь не была популярной. Кто-то читал книги, выслушивал и пересказывал последние новости Муоса, обсуждал последние и давние боевые операции, вспоминал погибших товарищей. Или просто пораньше ложился спать, чтобы отдохнуть перед следующим тяжелым днем.