– Нет уж… Я лучше с вами.

И, выбравшись из палатки, пригибаясь, как тайные разведчики, милая парочка босиком затрусила к берегу по росистой прохладной траве. Только войдя в воду по пояс, ахая и охая, они почувствовали себя в безопасности и отдались раннему омовению.

– Однако, – поднял голову Лисичкин, настороженно вглядываясь вдаль. – Кто-то нас с тобой опередил, дорогая.

– Кто же? Где?

– А вон, гляди. За бакеном ноги виднеются.

– Не вижу.

– За бакеном кто-то прячется. Кажись, женщина. Вон и зелёный купальник.

– Вам, Аркаша, всё женщины мерещатся после вчерашнего банкета. Не уймётесь никак.

– Да нет же. Глядите. Она одна. Загорает на бакене.

– Я её понимаю. Утренний загар прелестней всего. Кожу не портит и ровно ложится. Но откуда там женщина? Кроме меня, из наших утром в воду никого не загнать.

– Не русалка же? Я сплаваю. Напугаю шалунью.

– Может, кто ночью из новых отдыхающих приехал? – задумалась Фиолетова. – А утром с дороги в воду. Плывите уже!

– Сейчас я её поприветствую. – Лисичкин лихо нырнул и лёгкими саженками поплыл к бакену, стараясь не шуметь, сдерживая даже дыхание; предчувствие встречи с прекрасной незнакомкой терзало его всегда свободное сердце.

Подплыв к бакену, он, прячась с тыльной стороны, отдышался, набрал полную грудь воздуха и, готовя восторженную шутку, поднырнул, а, выскочив из воды с другой стороны, не помня себя, заорал благим матом.

Его глазам предстала страшная картина. На бакене, неизвестным образом зацепившись, колыхалось лёгкой волной безжизненное женское тело в зелёном купальнике. Лисичкин закатил очи, судорожно глотнул воды вместо воздуха и камнем пошёл на дно.

Газета казалась старой, была надорвана в нескольких местах, изрядно помята, и дух от неё веял будущими неприятностями – острый и пронизывающий. Шаламов повертел её на вытянутых руках, опасаясь приближать, будто гадкую змею, выкатил недоумевающие глаза на Тимофеевну:

– Где статья-то? Ту газетку прислали?

– Да ту, ту, Владимир Михайлович. Николай Александрович за ней в райком сам бегал. Не мог ошибиться, – забеспокоилась завканцелярией, вглядываясь в печатные странички из-за спины прокурора района. – Инструктор Прошкин дал. Семён Ильич. Тысячу назиданий вставил, прежде чем дал. Самим надо выписывать, как это у вас денег не выделяют? То да сё.

– Правильно. Не выделяют. Савична только на «Правду» и «Соцзаконность» разрешает подписываться.

– Да разве в райкоме поймут? Внушение мне сделал.

– Вы его ко мне посылайте. Я объясню, – нахмурился Шаламов. – Учитель нашёлся! Таких Ушинских я топил ещё в детстве.

– Он вам привет передавал.

– Катился бы он со своим приветом, – вертел газету прокурор. – За такие приветы у нас на Болде… Шутник нашёлся.

– Да, может, хорошая статья-то, Владимир Михайлович? Чего раньше времени тревогу бить? Здоровья не наберёшься от каждой газетки переживать.

– Мне на неё начхать, – не успокаивался прокурор, – главное в статье. Чья статья-то?

– Да нашего… Этого? Как вы его кличете? Щелкопёра-то?

– Журкина?

– Его.

– Вот паразит! Как же он написал? Не посоветовался… Мог бы подойти, спросить. О чём статья-то?

– Да вот же она, – Анастасия Тимофеевна из-за спины прокурора тыкнула пальцем в самый низ страницы, где резало глаза пронзительное название.

– «Корысть», – громко прочитал Шаламов. – Название-то какое придумал! Все кляузы в подвал суют. Умеют выворачивать.

– Да вы прочитайте, Владимир Михайлович. Может, там и нет ничего плохого. Зачем сразу думать?

– А затем, Тимофеевна, что в наших газетах ничего хорошего не пишут про нашего брата, прокурора.

– Не скажите.

– Чего уж говорить! Тем более в центральных. Или врут. Или помоями.

– Да какая же это центральная? «Сельская жизнь».

– Главная деревенская газета на всю страну. А им оттуда, – Шаламов поднял глаза вверх, – нас, как муху прихлопнуть, раз плюнуть.

– Прокурора-то?

– А хотя бы и его. Вон, Найдёнова запинали. А какой великий человек! Не мне ровня. Заместитель Генерального прокурора.

– Неужели такое может быть, Владимир Михайлович?

– Эх, Тимофеевна, совсем тёмная ты. На семинары не ездишь в область. На учёбу тебя не выгонишь. Отлыниваешь от города. И результат: ничего не знаешь. Отправлю тебя на пенсию.

– Правильно. Дождалася, – обиделась завканцелярией и отодвинулась от прокурора. – А где же замену найдёте такой дуре? За гроши вкалываю и день и ночь. А награда – одни упрёки…

– Ну ладно уж. Пошутил я, – Шаламов остудил нервы, действительно ни за что наехал на старушку, и, меняя тему, спросил: – Где Николай Александрович-то?

– А он в милицию убежал, – сразу успокоилась и Тимофеевна. – Дежурный звонил. Что-то там случилось.

– Опять? – нахмурился прокурор. – Учу-учу тебя. А ты за своё.

– А что я?

– Знать всё должна. Звонил дежурный милиции. Ты запоминай. Запись делай в журнале, как я велел. Завела журнал сводок о происшествиях? Я же просил!

– Как не завести, Владимир Михайлович. Завела, как сказали, – обиделась завканцелярией. – Вот и журнал, глядите. А про этот звонок не писала. Чё писать-то? Это же так. Разговор.

– Ну ладно. Хватит, – махнул рукой Шаламов. – Что там случилось-то? Почему мне не доложила? Забыла?

– Да не забыла я. Пустяки какие-то.

– Это уж мне решать, пустяки или не пустяки. Я должен знать всё, что в милиции происходит. Говорил же тысячу раз!

– В больницу больная поступила. На солнце обгорела. Солнечный удар.

– Молодая?

– Вот и вы туда же! Николай Александрович, как услыхал про туристочку, так его и видели.

– Анастасия Тимофеевна! Я попрошу!

– Артистка какая-то. От загара в обморок не падают. Мужик, наверное, приревновал. Ростовские, они скоры на кулаки.

– Откуда у нас артистки взялись, Тимофеевна?

– Да что я? Совсем чокнулась, Владимир Михайлович? Сомов сегодня дежурит. Артистка, так и сказал. Из отдыхающих. Таганрогский театр драматический. Приехала их куча на нескольких машинах. Рыбу ловят, живут в палатках. Спектакли нашим ставят. Чтобы не забыть, наверное. Сам Сердюков, председатель колхоза, у них бывает. И егерь Фомин. Оба ходоки. Не пропустят.

– Ладно. И что же случилось?

– Хлопнул солнечный удар. На бакене загорала.