– Что же у него за издевательство? – усмехнулся Миронов, хватаясь за бакен, к которому они уже подплыли за разговорами.

– Море и солнце с лучами. Или закат, или рассвет. Половина диска видна.

– Ну? Что остановился?

– И это?.. Слава кепеэсэс написано.

– Рассвет, конечно. Что тут сомневаться, – тщательно оглядывая бакен, подытожил Миронов. – Нет на бакене ничего. Чистый, как младенец.

– А что ищем-то?

– Ну, может, кровь осталась. Зафиксировали бы. Зря я фотоаппарат с собой взял!

– Не утоп бы. Дорогая вещь.

– Служебный. За мной значится, – Миронов проверил фотоаппарат в кожаном футляре, болтающийся у него на шее. – Больших денег стоит. «Зенит три эм».

– Я хотел себе купить, – пожаловался егерь. – В наших магазинах таких нет.

– А тебе зачем? Это специальные.

– Как зачем? Природу снимать. Браконьеры опять же… попадаются. Чтобы не бегали. Хлопнул. Сунул ему фотку. Куда он денется.

– Подарю, когда списывать буду, – пообещал Миронов. – Знаешь, Маркелыч, неудачной наша поездка получилась.

– А что ты мечтал найти? Вода, если и было что, давно смыла. На волнах бакен, вон как швыряет!

– Не только бакен. И палатку, где артистка жила, найти не удалось, – пожаловался следователь. – Висяк, как есть висяк. Эти бабки тоже ничего путного не сказали.

– Так вон убийцы-то! – завращал глазами Фомин. – Я же тебе рассказал про оборванцев. С ножами они! Сам видел.

– Врач сказал, рубленая рана у неё. Топор искать надо.

– Найдёшь его! Он в воде давно. Они его выбросили. Станут нас ждать.

– Не станут…

– Брать их надо, Александрыч. Сейчас лодку пойдём отдавать, и вяжи обоих. Пока дёру не дали.

– Вязать, говоришь?..

– В тюгулёвку их! И дать, как следует. Враз заговорят. Они народ ушлый. Прижать нужно.

– Прижать, говоришь?..

– А что на них смотреть? – не понимал безразличного выражения на лице следователя Фомин. – В милиции не таким языки развязывают.

– Развязывают, говоришь?.. – криво усмехнулся Миронов.

– А что, волындаться с ними? – нахмурился егерь. – Не дураки, чтобы сами признаваться. Да ещё в убийстве!

– Да, умышленное убийство самое тяжкое преступление… – поразмыслил следователь.

– Вот. Я и говорю! Без назидания, – Фомин крякнул, сжал кулаки-булыжники и со значением постучал ими по своим коленкам, – без этого дела только дурак пойдёт на сознанку.

– Ты прямо по фене заговорил, Маркелыч, – невесело улыбнулся Миронов. – А в активе у нас с тобой пока полный нуль.

– Как так? – всполошился тот.

– Проверяла уже милиция твоих оборванцев. Не шпана они. Вполне положительные люди. Геологи из Саратова. Отдыхают у нас.

– А ножички? – округлил глаза егерь.

– Ножички у рыбаков – обычное дело. Ты сам-то без ножа ходишь?

– Я егерь. Мне положено.

– И им не воспрещается. Обычные ножи, Маркелыч. Обычные… А вот про двух других мужиков они тебе говорили, это интересно.

– Каких, Александрыч? Я что-то запамятовал.

– Которые их к палаткам артистов послали.

– Да-да. Говорили! Как же.

– Вот тех надо бы найти.

– Так как же, Александрыч?

– Ладно. Это я сыщиков наших напрягу. Давай ещё с завхозом поговорим. А там видно будет.

Миронов высадился на берег и отправился к Рассомахину, оживлённо беседующему с Лисичкиным и женщинами, а Фомин, подгребая вёслами, поплыл отдавать лодку владельцам. Когда он возвратился, Миронов сидел на пригорке, чиркая что-то в своём блокноте.

– Ну, как геологи-то?

– Ничего, ребята. Повеселели, как клёв пошёл. Приглашали на уху, – егерь сел рядом со следователем, закурил. – С завхозом-то что? Не дрались они здесь? Может, скрывают от нас? По пьяни-то чего не наделаешь.

– А? – не понял Миронов, не отрываясь от своего занятия.

– Глазище-то у завхоза видел какой? Не приложился кто вчера? За этой… пострадавшей мужики-то табуном… И режиссер их в сиреневых рейтузах крутился, никого не подпускал. Наш Сердюков-то! Тоже туда. Пузо выставил и попёрся. Мне даже поцеловать её не дал.

– Да ты что, Маркелыч? – усмехнулся следователь и оставил блокнот. – Не дал поцеловать!

– Не дал, пузатый, – сконфузился егерь, – а ведь у неё мужик есть. Из артистов тоже. Там был вчерась. С нами. За одним столом.

– Вот как?

– Водку пили с этим? Как его? С Лисичкиным. Да он тебе говорил, наверное?

– Нет. Не сказал.

– Пил. Укатались они оба. Тот по столу стучал. А Лисичкин его успокаивал. Приревновал, наверное.

– Ты всё помнишь, Маркелыч?

– А чего мне забывать? Я трезвый был. Как стёклышко. А баба, Александрыч, красавица. Жаль её. Ласковая такая. Всех целует. Если бы такая была…

– А муж, значит, приревновал?

– А как же? И я бы на его месте не стерпел. Этот режиссёр их, наглый малец. Прилип к ней, обнимает. Вот я и спросил про глаз-то.

– Так глаз болит у завхоза! Он при чём?

– Э-э-э! Александрыч! Такая женщина!..

– Но завхоза вроде не было за столом? Женщины говорят, он рыбачить уезжал. Сетку они здесь где-то ставят, на котёл рыбу ловят.

– Нет. За столом его не было. Это точно.

– А чего же ты его приплёл?

– А после?.. Может, мордобой у них пошёл?

– Проверим… Что-то я мужа её не найду.

– Это как же?

– Завхоз говорит, что с шофёром с вечера тот ещё уехал на другой берег Волги рыбачить. К вечеру возвратятся.

– Значит, не знает муж, что жену убили?

– Выходит так.

– Вот те раз! Вот подарочек будет…

– Зарыбачились.

– Что же? Ждать будем, Александрыч?

– А что делать?

* * *

Спустилось солнце за горизонт, Миронов с Фоминым поужинали ухой у геологов, попили чайку с артистами и уже засобирались назад, так и не дождавшись никого, как к берегу в стороне от палаточного лагеря неслышно тиснулась в песок лодка.

– Витёк! – бросился к лодке завхоз Рассомахин, опережая следователя и егеря. – А где Иван Иванович? Вас здесь следователь заждался из прокуратуры.

– А я почём знаю, где он? – отозвался шофёр и выпрыгнул из лодки. – Я его не видел. Он ночью так и не пришёл, как договаривались. Я один уехал. Передумал Иван Иванович. А что, нет его?