Немцы не раз пытались сбросить нас в реку, но стойкость и упорство в обороне конников разбивали эти попытки. Был случай, когда нам пришлось броситься на немцев в штыки и опрокинуть их наступление. После этого немцы убедились, что русские конники и в пешем строю дерутся не хуже, чем сибирские стрелки, и не стали нас на этом участке больше беспокоить.

Атака была под вечер. В момент, когда немцы подходили к нашему проволочному заграждению, наш эскадрон вместе с другим эскадроном полка и казачьими сотнями донцов быстро прошли по ходам сообщения за наши заграждения и неожиданно бросились навстречу наступающим немцам. Они стазу же остановились, а некоторые их цепи залегли. Мы с винтовками наперевес и казачьи сотни с шашками наголо продолжали быстро приближаться к ним. Наконец, враг не выдержал и бросился бежать обратно в свои окопы.

Мы бежали за ними озлобленные с криками «ура!». Со зла несколько десятков немцев было заколото штыками. Мы ворвались в первую линию их окопов и овладели ею. На этом атака наша захлебнулась. Резервов не было, и развить успех нам не удалось. Когда я шел в атаку, передо мной мелькали только силуэты своих солдат. Я видел, как остановились, а потом побежали от нас немцы. Один раз я ударил штыком немца, но убил его или нет, не знаю. Только когда я вскочил в немецкие окопы и увидел перед собой прижавшихся к брустверу двоих немцев с поднятыми руками, я крикнул: «Сдавайся, «колбаса», бросай оружие!» Они бросили оружие. В окопы ко мне вскочили еще унтер-офицер Каманин и Зайнулин. Я тогда только опомнился и понял, что произошло.

На другой день нас сменили уланы, а наш полк отвели в ближайший тыл на отдых. Неделю мы стояли на отдыхе, обирая с себя насекомых, которые, кстати сказать, нас одолевали.

Затем – снова в окопах на том же участке. Окопная жизнь не изменилась. После сидения день и ночь в темноте или при коптилке солдатам хотелось выйти, как говорится, на божий свет. Рано утром или в полдень, когда немцы, видимо, отдыхали, мы выходили под высокий берег Вислы, куда впадает Бзура, и там организовывали варку пищи, а некоторые солдаты умудрялись купаться. Не раз заставал нас в этом положении артиллерийский огонь немцев. Тогда мы тушили огонь, чтобы не было видно дыма – ориентира для стрельбы, бережно убирали котелки с пищей и выжидали, когда кончится обстрел. Но обстрел методично продолжался несколько часов подряд, и мы свыклись с этим.

Я считался хорошим разведчиком, и не раз меня посылали разведать неприятеля. Нужно сказать, что мне в этом деле везло. Когда я возглавлял как унтер-офицер партию разведчиков, то мы всегда добывали хорошие сведения, не раз приносили «языка» и только один раз потеряли двоих товарищей ранеными. Всех хороших разведчиков в каждом эскадроне знал штаб полка и лично сам полковник Шмидт.

Однажды мне и солдату Мухамеджанову сказали собираться в ночную разведку. Как потом выяснилось, это было прямое указание командира полка. Я не знал этого, притом мне страшно в этот день не хотелось идти в разведку, поэтому я заявил, что простужен и что у меня кашель. В разведку посылали добровольцев. Эскадронный не послал меня в ночной поиск. Этот мой пример подействовал и на Мухамеджанова. Он также не пошел в разведку. Нам стало известно, что разведка не была удачной. Да мы и сами поняли это. С вечера, когда вышли разведчики, завязалась сильная ружейно-пулеметная стрельба, то и дело местность освещалась прожектором врага. Всем было известно, что, когда начинается стрельба, когда внезапность нарушается, тогда хороших результатов разведки никогда не будет.

Ходивший от нас в эту разведку солдат Кулешов рассказывал:

– И только это мы прошли несколько сажень за наши проволочные заграждения и спустились в балку, как немец начал палить так, что мы не знали, куда деваться. Хотели переползти в лесок, что правее, – нельзя, проклятый прожектор освещает, видно, как днем. Так мы прижались к земле плотно-плотно. У меня даже брюхо заболело.

– Ну а что-нибудь заметили все же вы у немцев?

– Какой черт там заметили. Я вам говорю, что головы поднять нельзя было, как он шпарил из пулеметов. А что, разве вам не слышно было?

– Как не слышно, – с насмешкой сказал Мухамеджанов, – мы слышали и думали – наверное, наши разведчики много немцев забрали, поэтому он такой немец особенно сегодня и сердитый.

В землянку влез какой-то солдат, это был посыльный из штаба полка. Немного осмотревшись в темноте, он сказал: кто здесь будут Тюленев и Мухамеджанов? Ему ответили.

– Вам приказано к 15 часам явиться в штаб полка.

Все переглянулись, а когда посыльный ушел, начался разговор. Было непонятно, почему вызывают нас. Взводный говорил: по-видимому, вызывают для того, чтобы наградить.

Точно в 15 часов мы явились в штаб полка. Через час адъютант полка направил нас обоих к полковому врачу, который осмотрел нас, но ничего нам не сказал, а приказал ожидать распоряжения.

Долго ждать нам не пришлось. Прибыл караульный начальник с одним посыльным и забрал нас под стражу.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – сказал я.

– Вот тебе награда, – пробормотал Мухамеджанов.

Вечером нас привели в землянку к полковнику Шмидту, который спросил нас, почему мы не исполнили его приказа и не пошли в разведку. Мы доложили, что прямого приказания не было, а нас только намечали в разведку и что мы попросились, чтобы не идти в этот раз.

– Вы доложили, что вы больны, тогда как, по свидетельству полкового врача, вы здоровы.

Мы хотели объяснить, но грубый голос полковника Шмидта, которого, как немца, страшно не любили все солдаты, строго нас оборвал. Шмидт приказал вернуть нас на гауптвахту, а днем устроить над нами экзекуцию – дать по двадцать пять розг.

Всю эту ночь не спали мы. Обдумывали, что нам делать. Приходила в голову и такая мысль: убежать, но куда? – задавали мы себе вопрос и ответа не находили. Уже светало, а мы все не могли сомкнуть глаз. Все бродила в голове мысль, куда и когда бежать. Наконец, мы решили: пусть мы примем розги, но после этого убьем Шмидта и тогда убежим, куда – будет видно. С этой мыслью мы заснули.

На окрик караульного начальника «вставай и выходи!» мы быстро вскочили и посмотрели друг на друга. Стиснув зубы, я выходил из землянки. Итак, сейчас, думал я, мы примем на себя позор. Но разве это