Кулешов, – придет время, народ, пойми, народ за это преступление обязательно найдет виновников, привлечет их к ответственности.

Кто-то подслушал этот разговор, и Кулешова не стало у нас. Он был отозван в тыл, и мы ничего о нем не слышали, но догадывались. Стали осторожно искать виновника и нашли его, но это было гораздо позднее.

5-я кавалерийская дивизия продолжала отходить на Двинск. Эскадрон наш шел в арьергарде, прикрывая отход полка.

Находясь на окраине одной деревни, дозоры, высланные от взвода, заметили конный взвод врага. Он заходил в эту же деревню с противоположной стороны. Наш взвод обнажил клинки, готовый атаковать немцев. Враг настолько обнаглел, что сам решил нас атаковать. Мы услышали сильный топот копыт. Это немецкие кавалеристы поскакали на нас. Без приказа нашего офицера поручика Бжизицкого мы бросились на немцев в контратаку и обратили их в бегство. Пять немецких солдат и четыре коня остались в наших руках в качестве трофеев.

Немецкие уланы, перепуганные насмерть, а смерть была близко около них, давали показания – какие силы действуют с их стороны на нашем направлении.

«Вот так бы их, подлых, бить на всем фронте, и всех без остатка», – делились мы после нашей атаки своими впечатлениями, делая свое заключение.

Наступила вторая военная зима. Северо-Западный фронт тянулся от Риги по реке Двине. Конницу стали сокращать и превращать в пехоту, из шести эскадронов в полках оставили по четыре. Всех загнали в окопы.

Осенью царь Николай объезжал фронт и смотрел войска. На царский смотр выходила и наша дивизия. Солдаты много ждали от царского смотра. Думали, улучшится пища.

Очень долго готовились к смотру. Подгоняли и чистили две недели конское снаряжение, солдатское обмундирование. Учились, как нужно отвечать царю на его приветствие. Как нужно разговаривать с царем, если он соблаговолит и сделает милость солдату, обратится к нему с каким-либо вопросом. Ежедневно шли конные занятия. Скакали галопом всем полком, репетируя прохождение перед царем. Одним словом, так это все надоело нам, что мы уже стали про себя втихомолку проклинать царя.

Все же любопытство брало верх. Многим, в том числе и мне, хотелось видеть своими очами верховного монарха.

Этот день настал. Еще было темно, а мы уже выехали на плац недалеко от города Двинска. На смотр собрались две кавалерийские дивизии и пехота. Несмотря на осеннее время, день выдался ясный. «Будет хорошо видно, когда пойдет царь», – говорили мы между собой.

Был полдень, когда приехал самодержец. Начальство, как бешеные волки, металось из стороны в сторону. Они что-то говорили своим младшим офицерам, а те, в свою очередь, беспокойно объезжали солдатские ряды, поправляли, еще раз выравнивали строй.

Но вот послышалась визгливая команда генерала Плеве, командующего 5-й армией. И он, длинный, сгорбленный в седле, поскакал к шоссе, примыкавшему к плацу, по которому двигалось несколько автомашин. Начался объезд.

На правом фланге слышно было «ура!», которое все больше нарастало и катилось к нам. Полки были выстроены во взводных колоннах. Наш четвертый взвод был несколько в отдалении, однако было хорошо видно и слышно, как здоровался царь. Он ехал близко к первой шеренге на прекрасно выезженном рыжем коне. Фигура его была невзрачная и не привлекала к себе внимания. Если бы не красивый, английской породы жеребец, то в свите, которая ехала с монархом, его трудно было бы заметить и выделить как российского императора.

Строй полков соблюдал исключительную тишину. В этой тишине слышны были тихое бряцание оружия и удары копыт застоявшихся коней.

Раздался негромкий голос бледного рыженького полковника – наследника Дома Романовых:

– Здорово, дети каргопольцы.

Солдаты мощно ответили на приветствие. Царская свита удалялась на левый фланг. Ряды кавалерии как бы ожили. Солдаты шепотом переговаривались, не подавая виду друг другу, смеялись и про себя думали: «Ну и папаша. Ну и самодержец. Конечно, с таким царем войну не выиграть».

– А кто это рядом около царя ехал, ваше благородие? – спрашивали солдаты своего офицера.

– Это, братцы, министр двора Фредерикс.

– Неужели немец? Вот тебе и на! С немцами воюем, а они вместе с царем обедают.

– А ты разве, Зайнулин, не знаешь, что у царя-то и жена немка.

– Ничего себе, хорошая семейка.

Колонны перестраивались для прохождения торжественным маршем. Слышался зычный голос полкового командира:

– 5-й драгунский, поэскадронно полевым галопом…

Шашки опустились вниз, и наш полк с диким криком «ура!» проскакал мимо царя и его свиты, которые стояли на высоком пригорке.

Уланы шли, как и мы, полевым галопом, а гусары и казаки-донцы – те проходили карьером. На плацу осталось лежать десяток упавших и задавленных солдат, а царь сел в авто и покатил своей дорогой, не сказав никому ни одного слова.

…Снова окопы, снова солдаты приспосабливаются к новой обстановке. Население латышское несколько замкнутое, но культурное. Красивый высокий берег Двины, который мы занимаем, оживляет настроение солдат. По вечерам вместо игры в карты начинает раздаваться гармонь. Приходят девушки потанцевать. И снова как бы незаметно проходит зима…

Наступающая весна мало радует нас. Она вызывает у нас большее беспокойство… Конца войны не видно. Получаемые из дому письма также не утешают. Родные чаще всего в письмах спрашивают, когда кончится война, жалуются на недостаток рабочих рук и на то тяжелое бремя, которое принесла война.

Для того чтобы успокоить себя и своих родных, солдаты писали домой: «Ничего, потерпите. Бог не без милости. Будем здоровы, скоро придем».

В армии стали давать отпуска солдатам. Но это только ко усугубляло нездоровое настроение на передовой. После приезда из отпуска каждый солдат норовил уйти в тыловую часть. Патриотические чувства заглохли, для них не было почвы, а то, что видел солдат в отпуске, только содействовало плохому настроению. И как было не грустить солдату, как не желать поражения «своему» правительству, когда семьи мобилизованных не имели никаких льгот, больше того, у них, как у беззащитных, царские чиновники и мужики-богатеи отбирали последнее. Семья при своем мужике, когда он еще не уходил на войну, имела и корову и лошаденку, но, когда ушел глава семьи в армию, все это было отобрано, было прожито.

Побывавшие в отпуске в городах приносили еще более печальные вести. Они рассказывали, что рабочим недостает хлеба, рабочий день увеличивался. На улицах городов, особенно в Петрограде, они видели большие очереди за хлебом, керосином. Из заводских поселковых домов семьи мобилизованных выгоняли, квартиры отдавали вновь набранным рабочим.

В дворянской среде и среди чиновников появлялось много недовольных поражениями. Мы, солдаты, все чаще слышали высказываемое недовольство даже со стороны офицеров. Они осуждали беспорядки, творившиеся в тылу.