– Кот, кстати, тоже на запад двигался.

– Уйти никогда не поздно, Алекс.

– Ему не было и восемнадцати лет, а он уже ушёл со сцены, и слава на всю жизнь осталась, и деньги.

– И мне бы хватило восемнадцати лет.

– Сценизма-то понятно, а вот цинизма?

– А чего ушёл?

– Голос потерял.

– Такой принципиальный. Хотя каждый из них решающий, голосов всегда не хватает.

– Хорошо поёт.

– Итальянцы все поют.

– А этот хорошо.

– О чём, интересно?

– Что-то про Марию. Ему нравится её новая ава…

– Видимо, любит он её.

– А она не очень. Как играет на связках его души, стерва.

– Кстати, что ты аву не обновишь? Всё время одинаковый какой-то.

– Не одинаковый, а стабильный, это разные вещи.

– Даже государство меняет раз в четыре года.

– Оно не только аву меняет, но и друзей тоже. Я вот всё думаю, как можно не любить человека с таким голосом?

– Да, запросто. Может, он беден.

– Ты думаешь, если человек беден, то его и любить некому?

– Не знаю, а кому он нужен – бедный? Отечество бедных не любит, общество тоже, родственников сдувает, любовь сохнет, вот тебе нужны бедные друзья?

– Нет.

– И мне не нужны.

– А ты что думаешь, Фолк?

– Думаю, что правительство начинает любить только в случаях глубокой депрессии, кризисов, когда ему худо и нужна поддержка. Перед выборами очень любит. Чрезмерная его говорливость лишь предупреждает о надвигающейся опасности. Или в случае вооружённых конфликтов, когда нужно пушечное мясо. Правда, джойстик национальной гордости в последнее время барахлит. Вера не бездонна. Что касается Родины, то здесь любовь безответная: либо ты её любишь, и она тебе изменяет, либо она тебя любит так, что ты вынужден изменить ей, покинув её.

– Вот тебе что нужно от правительства? – развернулся в мою сторону Алекс.

– А что нужно обычному человеку? Работу любимую, денежную, дом с удобствами, где я, сытый, смогу размножаться.

– Не так уж и много.

– Но ведь и этого нет.

– Думаешь, дело в государстве?

– Да, не любит оно свой народ, да и как оно может любить, если бесчувственность давно поразила его мозг, с самого начала карьеры. Вы скажете, так и должно быть, слишком большое тело у нашего государства, и им трудно управлять, но ведь правительство же взялось за это… И не отпускает, не глядя на то, что дела идут скверно, точнее сказать – хреново.

– Дела и раньше не шли хорошо.

– Прошлое, история – не аргументы, всё валится из рук, из-за того, что никто и не берётся, потому что, пока посчитают личную выгоду и посоветуются с командой, время уходит, не попрощавшись, не оставив записки, куда оно ушло. Водитель не отдаёт руля, пока у автомобиля есть бензин… Или газ.

А это тщедушное окружение, хороводы вокруг очка, подлецы собираются у анального отверстия правительства и соревнуются языками, те, что больше всего ненавидят бедных, потому что сами когда-то были такими, испытав эту нехватку в детстве.

– Языками вылизан путь наверх – это ты верно подметил. Так ведь никто и не скрывает, а может быть, даже и гордится.

– Они докладывают о грядущих победах, о причинах их несостоятельности, о трудностях, возникших в выполнении поручений, в общем, о своей беспомощности, подчёркивая животную преданность голосом и овалом, но играют фальшиво, и всё это снимает центральное телевидение для тех же бедных, которые, пока смотрели, стали нищими. Им уже похеру, хуже не бывает, еб… оно всё провались, сгори огнём, если бы не кредиты, и не компенсированные дети, которых тоже надо кормить, если бы не жёны, которым надо выглядеть, если бы не было стыдно признаться: да, я нищий среднего класса – вот где яйца, за которые государство держит свой народ. Почему такая огромная страна, с таким большим потенциалом, с таким сильным духом влачится с таким несчастным лицом?

– Люди сами слюнтяи. Они не умеют ни жить, ни умирать. Я вижу, как паштет выдавливается утром на улицу на работу из своих каморок, он заполняет общественный и личный транспорт, он дышит и пашет, им некогда видеть даже друг друга, незачем, масса – она везде масса, она везде рвотная, к вечеру – обратно по тюбикам. Кто-то этой пастой чистит добела свои зубы и сплевывает, чтобы улыбаться с экранов и на неофициальных встречах.

– А что изменится, если народ вдруг станет богатым?

– Как только правительство сделает его счастливым, народ научится ненавидеть, по крайней мере, не быть таким равнодушным, каким стал в последнее время.

– Так ты считаешь, что народ в жопе оттого, что равнодушный, или он стал равнодушный, когда попал в такую жопу?

Я задумался, вопрос был сложный и мне не хватало ещё пары курсов универа, чтобы на него ответить…

– Не бойся, Фолк, в жопе тоже можно испытать удовольствие, если речь идёт об анальном сексе, – взял на себя инициативу Оловянный.

Алекс продолжил:

– Быстрее всего мода проходит на людей, на слова, на совесть она прошла ещё раньше, все эти пламенные речи уже не катят, от них непроходимость в кишечнике, а это попахивает пробками, бунтом, революцией, какое бы правительство ни было, даже самое демократичное, оно не хочет, чтобы его свергли.

– Что может сделать правительство, если народ такой бестолковый? Жалко тебе его? Не жалей, жалость рождает малодушие. Алекс, держи руль крепче, что-то тебя влево ведёт, – встрепенулся Борис.

– Держу-держу. Мы сейчас на газе едем или на бензине?

– Да не всё ли тебе равно, едем же.

– Все эти разговоры, что все мужи государственные из отряда кровососущих, стары, хотя, может, так оно и есть, все сосут так или иначе, одни – чтобы жить, другие – чтобы выжить, у каждого свой напиток: молоко, кровь, сперма, деньги, нефть, мохито, воздух. Самое необходимое, пожалуй, последнее.

– А мне нравится мохито, – вставил свой язык Оловянный.

– Фолк, относись к жизни философски: есть правящие, есть рабочие, так было… Так будет. Или ты хочешь местами их поменять?

В салоне повесилась пауза. Каждый подумал о чужом.

– Да.

– Хорошо, вылазь из своего ящика, садись за руль.

– Так вы и есть..?

– И есть и пить… Всё это для тебя мы, – по-отечески засмеялся Алекс.

Он освободил мне место. Я выбрался из гроба и перебрался на его сиденье. Руки мои легли на холодную чугунную задвижку, её ход был лёгким и непринуждённым.

– С рулём аккуратней, любое твоё резкое движение может оставить без света маленькое государство. Удобно? Ну давай, веди!