И в телефоне, который я проверяю только перед сном, сообщение от Дани: «Пожалуйста, вернись ко мне, Колючка».

Я знаю, что приходить в первый рабочий день с заплаканными глазами — худшее, что может быть, но все равно плачу, удаляя все его сообщения и свой аккаунт в вайбере.

23 декабря

— Даня, вставай! — слышу раздраженный голос матери из-за двери. Настойчивый стук. — Ты не можешь прогуливать школу вечно. Мне уже надоели звонки Елены Викторовны и угрозы твоего отчисления за постоянные прогулы без неуважительной причины.

— Пошли их на хер, — говорю в подушку, и чуть громче уже ей: — Скажи, что я больной. Сделай мне справку, ма.

Не пойду я в эту гребаную школу.

— Больше никаких справок, Данил! — Она уже явно на взводе. — Не вынуждай меня поднимать этот вопрос при отце. Ты знаешь, что он сделает.

Знаю. У нас уже был разговор в прошлом году, когда я просто тупо забил на учебу, потому что у меня был сезон соревнований и я просто не вылезал из спортзала. Отец сказал, что либо я учусь ответственности и работе головой, и получаю место стажера в одном из его банков, либо он возьмет того, котомку это действительно нужно.

— Уже одеваюсь, — бросаю я.

Тянусь к телефону уже почти на автомате, потому что надежда подохла еще на прошлой неделе.

Ноль. Ни сообщения, ни звонка.

Все, что я знаю — сплетни, которые гуляли по школе первую неделею после ее увольнения: Варвара Юрьевна сбежала от мужа к богатому старому арабу и укатила в Эмираты, чтобы стать «русской жемчужиной» в его гареме. Знаю, что это бред, но это единственное, что я вообще о ней знаю.

Принимаю душ, смотрю на себя в зеркало и вспоминаю вчерашний бой. На роже осталась пара синяков и небольшой шрам на лбу. Родители думают, что я просто слишком энергично готовлюсь к январским соревнованиям. Это хорошо, потому что рожа — почти единственное «живое» место на мне. Никогда в жизни я не заходил в клетку так часто. Никогда не дрался так, будто из меня выгрызли душу и осталась только механическая работа рук и ног.

На занятия я все равно опаздываю: по пути зачем-то заезжаю в «Старбакс», покупаю кофе и в последний момент прошу не писать на стаканчике «Колючка». Девчонка на кассе улыбается и заменят имя пожеланием «Хорошего дня!» Вдогонку говорит, что освобождается сегодня после четырех.

— Я уже занят, — вру в ответ и она, краснея, извиняется.

Заглядываю в учительскую, хрен знает зачем. Знаю, что стол Колючки давно пустует, и вернуть ее может разве что ураган из сказки про Элли и Волшебную страну.

Нам поменяли расписание, и сегодня литература — последним уроком. Откровенно валяю дурака: врубаю музыку на максимум, вытягиваю руки на парте и закрываю глаза.

Прошло почти две недели.

Должно бы стать легче, но не становится.

Мне очень хуево без нее. Никогда в жизни так не было, чтобы сердце болело от острой нехватки одного-единственного человека. Иногда просыпаюсь ночью от того, что в груди горит, словно меня изрешетили, как мишень на стрельбище.

Если она ушла от мужа — почему не сказала мне?

Потому что взрослой женщине не нужен «мальчик»?

— Даня, задержись, — останавливает меня классная, когда я после звонка плетусь к двери.

— Что? — не поворачиваю головы.

— Нужно поговорить о твоих оценках. Или мне снова позвонить твоей матери? Или на этот раз отцу?

Я просто заваливаюсь на первый же стул, вытягиваю ноги, и демонстративно смотрю в одну точку на доске. Коршунова вырастает передо мной, упирается ладонями в парту, наклоняется, перекрываю мне обзор своими сиськами. Вообще по херу. Даже не екает.

— Ленский, прекрати меня рассматривать, — говорит Коршунова слишком нарочитым шепотом. — Или я подумаю, что нравлюсь тебе.

Смотрю на ее лицо: училка корчит типа_возмущение.

— Ты же нарочно ее расстегнула до самого лифчика, — озвучиваю свои наблюдения.

— Ленский!

— Пошла ты, Коршунова. Если захочу трахнуть проститутку — куплю элитную блядь, а не дешевую шмару. Могу себе позволить. А ты дай историку — он давно на тебя в туалете дрочит.

Она заносит руку, чтобы ударить меня по лицу, но я без труда отбрасываю ее неудавшуюся пощечину, иду к двери и показываю средний палец всем угрозам в спину.

На улице уже поджидает Варламова. Стоит прямо возле моей машины и демонстративно улыбается до ушей, как будто хочет сказать, что готова быть сегодня хорошей и не пороть всякую херню взамен на то, что, видимо, прямо сейчас собирается попросить.

Молча сажусь за руль. Варламова мнется и приходится посигналить ей, чтобы перестала изображать девочку-припевочку. Она тут же запрыгивает на соседнее сиденье, быстро смотрит по сторонам и тянется за лежащим сзади пледом.

— Не трогай, — пресекаю ее попытку.

Я нарочно держу его там, хоть давно пора бы спрятать обратно в багажник. У меня больше нет «хорошей девочки», которую нужно в него заворачивать, словно маленькую.

Больно, сука. Как же больно. Жаль, что нельзя выковырять из груди сердце и спрятать его за тридевять земель. Пусть бы болело и ныло там, где мне будет глубоко на это наплевать.

— Я замерзла, — ворчит Варламова.

— Что надо? — игнорирую ее попытку вывести меня на чувства.

Родители снова в разъездах. Поехали ко мне. — Сует руку в сумку, недолго копается и достает пакет с «травкой». — Повеселимся.

— Меня эта дрянь не вставляет.

Тысячу раз говорил, а она снова и снова делает вид, что я просто ломаюсь. Раз было — пробовал. Чувствовал себя воздушным шариком, которого поболтало в сосновом бору. Не понял кайфа и еще раз не тянет. Мне бы и с обычным куревом завязать, но пока что никотин — единственное, что не дает мне сдуреть, когда мыслей о Колючке становится слишком много.

— Ну, Лень, я соскучилась… — Она тянется ко мне с поцелуями, но от вида ее намазанных какой-то блестящей жирной дрянью губ просто выворачивает.

— Отвали, сказал ведь уже. — Брезгливо отмахиваюсь от ее рук, завожу мотор. — Домой подвезу.

Мне все равно по херу, что делать и чем себя занять.

Радует только то, что завтра у нашей сборной финальная игра со сборной «Меридиана», и после этого до каникул останется ровно один день, на который я, традиционно, забью болт.

— И на пляж со мной не хочешь? — продолжает корчить дуру Варламова.

Просто удивительно, как я раньше терпел ее болтовню и откровенную тупость. Так и хочется достать из ее сумки учебники и настучать ими по башке — вдруг хоть каплю знаний вколочу и разукрашу ее идеально гладкий мозг намеком на извилины. Хотя, о чем это я? В такую сумку поместиться разве что помада, презерватив и «травка».