Неподалеку стоят учительница английского и биологии — почти мои ровесницы. Машут руками, предлагая встать рядом с ними на скамейку. Обычный баскетбол как будто, но собралась вся школа, пришел даже наш пожилой историк.

Забираюсь на скамейку, рассматриваю противников: «Меридиан» играет в бело-синей форме, вторая команда — в желто-черной. Сережа Стриж, мой ученик и капитан команды, как раз пытается увести мяч у своего соперника, но тот делает почти мастерскую обводку, выстукивает мячом почти идеальный ритм, обегает соперника, вырывается вперед, пасует — и мое сердце быстро, словно сорванный лифт, падает в пятки.

Даня.

Это. Мой. Даня.

Майка прилипла к его потному телу, и я впервые вижу обнаженные до самых плеч руки: смуглые, жилистые, крепкие. Хватаюсь голодным взглядом за черные напульсники, пальцы, которыми он играет мячом так запросто, как будто занимается на единоборствами, а баскетболом, как будто ему на роду написано быть вторым Майклом Джорданом.

До кольца всего пара метров, но «Меридиан» уже выстроил защиту, и «Эрудит» разыгрывает несколько пасов, прежде чем мяч снова возвращается в руки Ленского. Он прорывается вперед: быстро, легко. Уже под кольцом, стряхивает соперника — и подпрыгивает, жестко вкладывая мяч в корзину. Цепляется обеими руками за стальное кольцо, зависает. Майка задирается, обнажает мускулистый живот и выглядывающую из-за линии шорт белую резинку трусов с каким-то — наверняка известным — брендом.

Неудивительно, что даже мои соседки по скамейке выразительно стреляют в него глазами.

Судья объявляет победу «Эрудита».

Даня спрыгивает на пол, трясет мокрыми волосами, даже не глядя по сторонам. Хватается за майку на лопатках и в одно движение стаскивает ее через голову, вытирает лицо. Идет к двери, даже не общая внимания на общую эйфорию победы. Разогретые игрой мускулы играют под кожей, грудь часто поднимается и опускается, мокрые волосы сосульками свисают со лба. Какая-то девчонка вырастает перед ним, словно гриб после дождя, нагло хватается за майку, что-то говорит, пытаясь перекричать шум толпы.

Даня кивает.

Мое сердце просто останавливается, когда девчонка получает свой трофей: вынимает майку из его расслабленных пальцев. И, не теряясь, обнимает его за шею, целуя в губы так порывисто, как может целовать только заряженная адреналином игры старшеклассница.

Закрываю глаза, слепо схожу со скамейки.

Уйти. Нужно просто уйти. Нельзя чтобы он меня видел. Нельзя, чтобы я еще хоть раз увидела, как на нем виснет другая. Школьница. Девочка как раз ему по возрасту, а мне хочется схватить ее за плечи и оторвать от Дани. Просто так. Чтобы не целовала те же губы, что целовала и я.

Господи боже, это просто абсурд, и он вполне реален, потому что происходит в моей голове и рвущемся на части сердце.

Я выйду из зала через вторые двери, а не через раздевалки. И мы с Ленским не столкнемся.

Осторожно, пробираюсь сквозь прущую в обратную сторону толпу. Девочки активно обсуждают игроков, и понятно, что Ленский сегодня стал кумиром девичьих грез. Они без стеснения громким шепотом обсуждают, как и где с ним можно столкнуться, обсуждают его фигуру и прическу. Стараюсь не слушать, мысленно забивая голову считалками на все лады.

Дверь уже почти рядом. Задерживаю дыхание и толкаю ее, намереваясь сделать следующий вдох уже на улице.

Заперто.

На всякий случай дергаю ручку снова и снова, пробую потянуть на себя и надавить плечом — бестолку. Наверное, закрыли, чтобы в зал, под видом болельщиков, не пробрались посторонние. Осматриваюсь по сторонам — зал стремительно пустеет. Ладно, в конце концов, можно посидеть здесь минут двадцать, когда все наверняка разойдутся, и спокойно выходить через раздевалки.

На всякий случай засекаю время на телефоне — наручные часы все равно стоят. Достаю конспект, чтобы убить время за подготовкой к завтрашнему уроку. Даже хорошо, что так получилось: дома, наконец, займусь чисткой посуды и ванны. Я уже виделась с хозяйкой мы с ней договорились, что когда выйдет оплаченный братом срок, платить за жилье буду я. Цена меня вполне устраивает, хоть, говоря по правде, она все же завышена. Но именно в этой квартире мне, судя по всему, придется провести следующих пару лет своей жизни, пока нормально не встану на ноги. С первой зарплаты обязательно куплю хотя бы подержанный ноутбук, размещу пару объявлений о написании курсовых и дипломов. Сейчас, когда времени по вечерам стало больше, я вполне могу найти дополнительный доход. Не хочется об этом думать, но история с разводом только началась, и очень наивно надеяться, что муж так просто отступится. Поэтому нужно быть готовой держать удар, в том числе — финансовый, если придется привлекать адвоката.

Но кого я обманываю, думая обо всем этом сейчас?

Взгляд то и дело тянется к двери. Пару раз поднимаюсь и снова сажусь. Вспоминаю, что на мне до сих пор майка баскетбольной команды «Меридиана» и снимаю ее, почему-то чувствуя вину за то, что рада победе «Эрудита» только потому, что за эту школу играл Даня.

Снова в голове та нахальная девчонка. Снова в воспоминаниях ее руки на шее Ленского, ее поцелуй-присоска. Почему он просто не оттолкнул ее? Почему не повернул голову и не увидел меня?

Устало роняю голову на скрещенные на коленях руки и с тоской смотрю, как на экране телефона меняются электронные цифры.

Я ревную?

Если так, то это — впервые в жизни, потому что чувство мне ново, и я оказываюсь совершенно беспомощна перед его агрессивной бомбежкой.

Я ужасно ревную. Представляю, что школьница трогала моего голого Даню — и внутренности растворяются в серной кислоте злости. Возможно, они ушли вдвоем. Возможно он тоже будет говорить ей пошлости своим низким голосом. Возможно, уже сегодня у них будет секс.

Выключаю экран телефона и в черной зеркальной глади вижу собственное заплаканное лицо. Боль везде: в крови, в костях, в душе. Пытаюсь вколоть себя противоядие рационализма: я просто принимаю за любовь благодарность и юношеский напор, которому невозможно сопротивляться. Но становится еще хуже, потому что именно в этих мыслях впервые звучит слово «любовь».

Я жду еще минут десять, наслаждаясь абсолютной тишиной пустого спортзала.

Иду к двери и у входа сталкиваюсь с уборщицей.

— Уже все ушли? — переспрашиваю на всякий случай?

— Да как будто, — ворчит Ильинична. Она вообще не разговорчивая, если дело не касается грязи, которую ученики любят таскать после каждой перемены.

Выхожу в узкий коридор, прислушиваюсь — тихо.

Можно не торопиться, дать немного сойти припухлости с глаз.

Я уже почти у выхода, когда сзади раздается звук открывшейся двери и низкий Данин голос:

— Стоять, Колючка.

У меня дрожат колени. Так сильно, что я вытягиваю руку, чтобы опереться ладонью о стену.