— И, кстати, Варвара Юрьевна, — нарочно бешу ее, — вы мне больше не учительница, так что теперь у нас — свидания и секс.

— Ленский! — возмущается Колючка.

— Свидания, секс и Новый год на носу, — «поправляю» сам себя.

Колючка смотрит на меня огромными удивленными и, одновременно, сумасшедшими глазами. На языке крутятся слова о том, что она чертовски, просто невыносимо сильно все усложняет, когда пытается снова и снова спрятаться за стену с надписью «Ленский — малолетка», но сейчас мне так хорошо просто быть с ней рядом, что я проглатываю обиду. Есть множество способов, которыми я могу показать, что в нашей паре девочкой с плюшевыми игрушками все равно будет она. Хочу — и покажу, не словами, а поступками, потому что, кажется, только так ее и можно переубедить.

— Я еще не…вполне развелась, — вздыхает Колючка.

— Но ты ушла? — Я глажу ее безымянный палец, на котором больше нет кольца. — Окончательно?

Зачем я спросил? Если она замешкается, отведет глаза, или и того хуже — скажет, что поддалась импульсу, я точно двинусь умом.

— Окончательнее некуда, — без заминки, уверенно и твердо, отвечает Варя.

Я с облегчением выдыхаю и изо всех сил держу себя в руках, чтобы снова ее не поцеловать. Хочу, но надо сделать усилие, иначе мне будет совершенно плевать на того, кто околачивается под дверью раздевалки.

Открываю защелку, осторожно выглядываю наружу — коридор пуст.

— Иди первая, — подталкиваю ее в сторону выхода. Мы обязательно вернемся к разговору об отношениях и степени их открытости, но точно не здесь. Сейчас я и так знаю, что она мне скажет. — Где тебя забрать?

— Кварталом ниже есть магазин выпечки «Хрум», — после небольшого раздумья, отвечает Колючка.

Следующая минута почти самая длинная в моей жизни, потому что невыносимо сидеть и просто ждать, пока Колючка снова уходит из моих рук. В особенности, когда до меня доходит, что я, баран, так и не услышал от нее новый адрес.

В общем, до машины я почти бегу. Мысленно посылаю на хер всех толкающихся рядом с моим «Порше» школьниц, даже не пытаюсь быть вежливым. Какая-то дура помадой написала на лобовом стекле номер телефона и имя. Стираю без сожаления, завожу мотор и выруливаю на дорогу. Если она снова сбежала…

Возле магазина никого нет, но я не теряю надежду, паркуюсь и захожу внутрь.

Варя как раз у кассы.

Вдох-выдох. Спокойно, Ленский, на этот раз Золушка никуда не делась.

Продавец протягивает Колючке большой бумажный пакет, называет сумму — и я легонько отодвигаю ее плечом.

— Даня, перестань, — возмущенно шепчет Колючка, пока я расплачиваюсь.

— Что перестать? — Забираю пакет у нее из рук, как бы невзначай задевая кончики пальцев. Бегло осматриваю людей в очереди, наклоняюсь к ее уху и спрашиваю: — Тут есть кто-то, кого ты знаешь? Твои коллеги?

Она непонимающе хмурится и отрицательно мотает головой.

Спасибо, боженька.

Целую ее в кончик носа. Не могу сдержать смех, когда Варя снова сильно смущается.

— Давай договоримся, Колючка: я — мужчина, а ты теперь со мной. Попытки отобрать у меня мои законные мужские обязанности — это как удар по яйцам. Ничего приятного в общем.

— Ленский, тебе правда восемнадцать? — все так же шепчет она.

— Абсолютно, а вот тебе, детка, точно шестнадцать.

Мне невыносимо стыдно приглашать его в свою съемную квартиру, но Ленский нее дает ни единого шанса: сам несет пакет с выпечкой, открывает дверь подъезда и уверенно поднимается за мной по лестнице. Я немного мнусь у двери, но все-таки сдаюсь.

— Извини, тут немного тесновато. — Пытаюсь не смотреть ему в глаза.

И правда, как будто мне шестнадцать.

Ленский ставит пакет на тумбочку, быстро снимает обувь и помогает мне раздеться. Наклоняюсь, чтобы снять сапоги, но не успеваю: Даня прижимает меня к двери, укладывает ладони на талию, сжимая достаточно сильно, чтобы я почувствовала себя пером в надежном кулаке: не раздавит, но в обиду не даст.

— Завтра суббота, — шепчет куда-то мне в шею. Не целует, только горячо дышит на кожу, и у меня голова кружится, как от молодого вина. — У тебя нет никаких факультативов? Ничего такого, из-за чего ты побежишь утром на работу?

— Нет, — не очень понимаю, к чему он клонит, но голова просто перестает работать, когда он вот так близко, и воздух, который я глотаю, обжигающе холодный от мяты. — Но есть работа дома…

Ленский распрямляется, широко улыбается и, вздернув бровь, огорошивает:

— Я на ночь остаюсь, Колючка.

Сглатываю, пытаясь переварить его слова. Он серьезно?

— Я серьезно, — как будто прочитав мои мысли, с нажимом говорит он.

— Но твои родители, наверное, будут волноваться?

— Я не собираюсь выключать телефон и буду на связи.

— А что ты скажешь о том, где и с кем проводишь ночь?

Даня снисходительно вздыхает, подхватывает мой подбородок двумя пальцами, задирает голову так, чтобы мы смотрели друг другу в глаза. Это нормально, что у меня сердце перестает биться, когда я вижу эту брутальную царапину у него на скуле?

— Я скажу, что проведу ночь с самой сексуальной училкой на свете, — говорит тихо, выуживая из меня смущенный вздох в ответ. — Скажу, что буду трахаться с ней, пока у нее не заболят ноги, потому что я буду между ними, и потому что ей придется широко их раздвигать, чтобы сесть сверху. И, как нормальный мужчина, после всего этого я просто обязан буду приготовить ей завтрак, так что, — он подмигивает мне, и это вообще самое сексуальное, что я видела в жизни, — я остаюсь на ночь.

— Ты умеешь готовить? — сглатываю я.

— Колючка, я только что сказал, что собираюсь заниматься с тобой сексом всю ночь, а ты думаешь о желудке!

У него такой заразительный смех, и то, как он это делает — чистый секс. Немного запрокидывает голову назад, морщит нос и его щеки слегка краснеют. Щеки с ямочками.

— Отца часто не бывает дома, — Даня перестает смеяться и в его взгляде мелькает злость. — Мать болезненно на это реагирует. Кто-то должен быть рядом, чтобы она не думала, что потратила жизнь на двух неблагодарных мужиков. Иногда у нее случается депрессия, но когда я что-то ей готовлю… Ну, знаешь, — он неловко чешет затылок, — вроде как присматриваю за ней.

Я понимаю, что он хочет сказать. Сама была такой же: пока присматривала за младшими, пропустила детство, стала маленькой старушкой. Но понимаю я это только теперь, рядом с Даней, который называет меня «деткой».

Я пытаюсь представить себе его мать. Сколько ей лет? Почему-то кажется. Что Даня на нее совсем не похож и, глядя на своего сына, который повторяет своего отца один к одному, она чувствует себя в ловушке. Примерно так же мать до сих пор смотрит на моего брата Вовку, потому что он — практически точная копия нашего с ним отца, который слишком рано лег в могилу.