— Знаешь, что? Пойду-ка я поваляюсь. Заснуть у меня вряд ли получится, я не такой несгораемый шкаф, как наш общий друг, но все же…

Он немного помедлил и признался:

— Колени дрожат.

— Не у тебя одного, — ответил я со вздохом.

— Ну, и ты полежи!

— Мне нужно со стола убрать.

Глеб досадливо махнул рукой.

— Оставь, ради бога! Смерть дышит в затылок, а он посуду мыть собирается! Хроники помоют! Должны же они хоть как-то оправдывать свое существование!

— Тоже верно, — согласился я охотно. — Я бы полежал. Только моя спальня занята.

— Можешь занять половину моей кровати, — предложил Глеб великодушно. — Она широкая.

— Нет, — отказался я. — Два взрослых мужика в одной кровати… Это, знаешь ли, как-то не эстетично. Подышу-ка я лучше воздухом. Напоследок.

— Как хочешь.

Глеб вылез из-за стола и удалился следом за Егором. А я бросил разгромленный стол с горой грязной посуды и вышел в сад.

Дошел до скамейки под яблоней, присел и откинулся на деревянную спинку. В голове крутилось четверостишие, сочиненное Маяковским на борту парохода, плывшего в Америку:

— Я родился, рос, кормили соскою.

Вот и вырос, стал староват.

Так и жизнь прошла,

Как прошли Азорские острова…

Вот именно. Незаметно как-то прошла. Как острова, быстро проплывшие по левому борту. И что хорошего я успел сделать за свои сорок пять лет? Деревьев не сажал, сына не вырастил, даже дом не построил, а только отремонтировал тот, что достался мне от прадеда. Слабак!

Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на веселое цветущее великолепие вокруг. Подумать только! Меня еще не было на свете, а эти деревья жили и плодоносили! Меня уже не будет, а они…

Тут чья-то рука тронула мое плечо, и я подскочил на скамейке. Быстро обернулся и увидел хроников с обожженными солнцем носами.

— Господи, — сказал я невольно. — Напугали-то как!

— Извините, — сказал один из хроников, кидая вокруг тревожные взгляды. — Мы не хотели.

— Просто проголодались, — жалобно договорил второй хроник.

— Черт! — всполошился я. Хорош хозяин, забыл про гостей! — Ребята, простите! Идите на кухню, в холодильнике всего полно.

Хроники замялись на месте.

— Он спит, — сказал я, безошибочно угадав причину их нерешительности.

Хроники просветлели и растворились в воздухе прежде, чем я успел извиниться за то, что в кухне не убрано.

Ну, и ладно! Как заметил Глеб, должны же они как-то оправдывать свое существование!

Час, который я провел на скамейке под яблоней, промчался незаметно. Впрочем, ничего удивительного. Одно дело — час для нормального человека, сидящего на работе и с тоской поглядывающего на часы. Совсем другое дело — час для человека, ожидающего расстрела. За этот час теория относительности Эйнштейна раскрылась передо мной во всей своей философской, если не математической, глубине.

Тут в ворота постучали, и я снова невольно вздрогнул. Поднялся со скамейки и направился на стук. Очевидно, прибыла форма.

Я приоткрыл створку и увидел на пыльной проезжей части конопатого мальчишку лет десяти. Мальчишка придерживал небольшой двухколесный велосипед, к багажнику которого был приторочен объемный сверток.

— Вы кто? — спросил мальчишка подозрительно.

Хотя времени было в обрез, я все же не удержался от нравоучения:

— Здороваться нужно!

— Здрасти, — сказала мальчишка небрежно. И повторил:

— Вы кто?

Я хотел объяснить, что обычно младшие представляются старшим, а не наоборот. Но вздохнул и неожиданно ответил:

— Антон.

— Николаевич? — уточнил мальчик.

— Николаевич.

Мальчишка опустил велосипед на землю и принялся отвязывать сверток от багажника. Отвязал и протянул его мне.

— Вот. Просили передать.

Я принял сверток и взвесил на руке. Тяжелый.

— Спасибо.

Машинально похлопал себя свободной рукой по карманам в поисках мелочи. Но карманы были пусты.

— Извини, — сказал я. — Кошелек дома. Подождешь?

— Заплачено уже, — ответил мальчишка очень по-взрослому. Поднял велосипед из придорожной пыли, закинул ногу за раму и оттолкнулся от земли. Велосипед совершил плавный вольт и выехал на асфальт.

Я проводил взглядом малолетнего посланца, закрыл ворота и отправился в дом. Вошел в прихожую и, не разуваясь, отправился наверх. Поднялся по лестнице, остановился перед дверью своей спальни и прислушался. Тишина. Я осторожно стукнул в дверь и немного подождал. Мне никто не ответил. Тогда я приоткрыл створку и сунул в комнату голову. Егор спал, подложив здоровую руку под щеку. Его лицо было строгим и сосредоточенным; похоже, даже во сне он что-то обдумывал, чтобы не терять зря времени. Железный малый.

— Егор, — позвал я негромко.

Дыхание спящего остановилось. Егор открыл глаза, до того трезвые и осмысленные, что я поразился:

— Ты что, не спал?

— Спал, — ответил гость. — И прекрасно спал. У тебя удобная кровать.

Он рывком поднял себя с постели и невольно скривился от боли.

— Тебе нельзя делать резких движений! — предупредил я запоздало.

— Забыл, — ответил Егор с досадой и придержал правой рукой левое плечо. Немного посидел в такой позе, баюкая боль, затем выпрямился и коротко спросил:

— Пора?

— Пора, — ответил я и протянул ему сверток.

— Ага! — обрадовался Егор. — Спецодежда! Разверни, пожалуйста, мне не справиться одной рукой.

Я спохватился и быстро развернул сверток. В нем оказалась потертая фуфайка, пахнувшая отнюдь не розами, грязные засаленные брюки, кое-где распоровшиеся по швам, и плотный жилет. Жилет был тоже не новый, сшитый из бурой парусины.

— Отлично, — сказал Егор с удовлетворением. — То, что нужно. Если плечо начнет кровиться, то пятно не заметят.

— Да уж, — ответил я с невольной брезгливостью. — Чего-чего, а пятен тут хватает.

— Поможешь мне? — спросил Егор.

— Конечно.

Он быстро расстегнул джинсы и одной рукой стащил их с себя. Я придерживал его за пояс, помогая удерживать равновесие. Рассматривать раздетого гостя было неловко, но я все же отметил великолепный набор мышц, расчертивших тело с точностью анатомического атласа. «А трусы все же надел!» — съехидничало подсознание. Странно. Мне почему-то казалось, что Егор не воспользуется чужим бельем. Даже если оно совершенно новое. Воспользовался.