Видимо, Гизела Маевна действительно стосковалась по интеллигентному обществу, потому что… В общем, мне в милиции тоже нелегко приходилось, выпить-то всегда было с кем, а вот все остальное – увы! Тосковал я не знаю по ком, а вот тосковал – и все. По неслучившемуся, наверное. И вот что-то наконец произошло или хотя бы получило шанс произойти.

Короче говоря, когда она предложила поехать к ней домой и продолжить, я не особенно трепыхался. При этом моя университетская подруга говорила, что в последнее время она чувствует, что у нее впереди так мало хорошего, что я с ней одной крови, хотя и выгляжу так молодо, что именно это ее во мне и привлекает, и еще что-то в том же духе. «Чижик, – шептала она, и я дурел от звука ее голоса и запаха кожи, – чижик-пыжик…»

Конечно же, я возомнил о себе Аав знает что, напыжился в прямом и переносном смысле, и согласился. Еще госпожа Арней сказала, что нас связывает общее дело, так что чему быть – того не миновать!

– Но я же с «общей физики», – слабо возразил я, вспомнив студенческое поверье. – Нам же нельзя с вами, магистками. И вам с нами тоже нельзя, беда может случиться, а я не хочу, чтобы с тобой случилась беда.

– А ты попробуй, вспомни хотя бы одну формулу, – отпарировала она, грациозно переобуваясь в замшевые сапожки. – То-то же. Дурачок! Чижик-пыжик.

При этом сама она была похожа на аиста с китайского рисунка на шелке.

Я честно попытался вспомнить хоть что-нибудь из университетского курса квантовой механики, но не смог. В голове вертелось что-то вроде «е-кси равняется аш-пси» или наоборот, но что это означало – хоть убейте меня – так и не вспомнил! Это, ну и, конечно, мало скрываемые укоротившейся за вечер чудесным образом вдвое юбочкой таланты мадам, меня окончательно убедило.

У госпожи Арней имелась собственная машина, причем модель была явно не из дешевых. За руль она села сама, поэтому ехали мы быстро, но долго. Быстро потому, что машина была хороша, а долго – потому что не очень-то и торопились, а просто шарахались из одного конца города в другой, наслаждаясь весенней ночью, насквозь пролетающей через открытые боковые стекла, словно шальной грачонок. Фр-р – и нет, только легкий ветерок на щеках.

Вообще в настоящей женщине должно быть прекрасно все – и машина в том числе, о чем я ей с идиотской улыбкой и сообщил, восторженно пялясь на ее ноги, освещаемые бесстыжими рожами набегающих галогенов – всех пересажаю, гады! Я ревновал ее к встречным автомобилям и наглым уличным фонарям, откровенно шарящим по узким слегка раздвинутым коленям и танцующим бедрам, играющим педалями управления, а она только смеялась и от этого нравилась мне еще больше. В общем, я совершенно ошалел, чего уж там говорить. Нет ничего более возбуждающего, чем красивая женщина в мини-юбке, управляющая великолепным автомобилем. И при этом вовсе не стремящаяся натянуть ее на колени, а совсем даже наоборот. К автомобилю я уже не ревновал – он был неизбежен. Дурак! Тоже мне «лямур де труа»!

Конечно, как и полагается, она жила в трехэтажном коттедже, высоком терему, на окраине нашего Зарайска, в том самом районе, который у нас метко окрестили «бедной деревней». Конечно же, дом был, в соответствии с местной модой, обнесен трехметровым глухим забором, и, конечно, за забором маячил сейфообразный неразговорчивый охранник, который и поставил брошенную нами снаружи машину в послушно распяливший электрическую пасть гараж…

Помню, я еще подумал, что охранник, возможно – и даже наверное – из братвы, и даже на мгновение протрезвел. А потом решил, что ну и пусть, она же давно вдова и свободная женщина, и вообще какого рожна мне бояться братвы? Мне, человеку с высшим образованием? Е-кси равняется аш-пси! Вот вам всем! Как же я гордился собой, идиот!

Потом мы, смеясь, поднимались по какой-то нелепо изогнутой узкой лестнице, причем она поднималась впереди и ни разу не споткнулась – это на таких-то каблуках! Не то что я. Впрочем, спотыкаясь, я не переставал улыбаться.

Потом… Потом она сказала, что ей нужно, чтобы мое будущее принадлежало только ей, без этого она, дескать, не сможет жить, зачахнет, подурнеет и вообще умрет, а вместе с ней и наш город. И спросила, согласен ли я. Мне было глубоко плевать на город, но не на госпожу Арней. Никак нельзя было допускать ее преждевременного увядания, поэтому я изо всех сил согласился и ретиво принялся стаскивать с себя застрявший в районе подмышек милицейский китель, одновременно пытаясь поймать ее талию, но она ловко увернулась и еще раз спросила:

– Уверен, что согласен?

– Угу, – простонал я, сражаясь с портупеей и пересекая по-пластунски широкую кровать по направлению к ней.

– Все твое будущее? Добровольно? – Она, чертовка, опять оказалась на расстоянии – близко, но все-таки далеко.

– Все! – захрипел я, словно стреноженный жеребец, думая про себя: «А как же иначе? Упустить такой случай – что я больной, что ли! Тебе мало не покажется, девочка!».

– Беру! – как-то хрипло, по-птичьи, крикнула она и сразу оказалась рядом.

И я неожиданно для себя закричал от ужаса, тошно и сладко проваливаясь в нее.

И стало настоящее.

…Когда я вырубился, честное слово, не помню, только очнулся я совсем не в спальне и даже вообще не в доме, точнее, в доме, но не в том.

Я лежал на каком-то топчане в низком прокуренном помещении – потом я узнал, что это был флигель охраны, – тело мое болело, словно из меня, как из бройлерного куренка, вырвали все внутренности и снова зашили, не забыв положить перец. Моя форменная одежда неопрятным серым комком валялась на стуле, со спинки которого, словно изъятая для трансплантации почка, печально свисала кобура.

Рядом, на другом стуле, сидел какой-то неприятный щетинистый тип, по виду типичный браток, и рассеянно курил, выпуская дым из ноздрей.

Заметив, что я очнулся, браток неторопливо забычковал сигарету и, нехорошо ухмыльнувшись, сказал:

– Ну и дурак ты, мент! Вот уж дурак так дурак!

Я замотал головой, подумав при этом, что гортань, наверное, тоже вырвали, потому что говорить я не мог. А может, просто нечего было сказать.

– Ты думаешь, мы ее охраняем? – продолжал браток. – Мудила ты, мы от нее своих охраняем, понял?

Я, конечно, ничего не понял, только замычал болезненно. Ага, горло все-таки на месте, раз болит, и то хорошо.

– Ты, конечно, не из наших, не из братвы, а так, мент позорный, и, по идее, мне на тебя должно быть начхать, но все равно – живой человек, – продолжил небритый хмырь. – На-ка, похмелись, хотя навряд ли тебе это теперь поможет.

И протянул грязноватую фарфоровую чашку с водкой.

Вкус водки напоминал раскаленный гвоздь в сиропе, хотя гвоздей, тем более раскаленных, я внутрь никогда не употреблял. И снаружи тоже. Во всяком случае, эта штука вонзилась в мой желудок, а пары с шипением наполнили легкие. Оказывается, от меня кое-что осталось. Потом заныло в паху – ага, вроде бы и там ничего не пропало. Ну ладно, остальное нарастет. Я уже было подумал, что дела мои не так уж и плохи, тем более что братва, судя по всему, на меня не в обиде, как браток сказал: