были отчасти тем, чем сегодня является интернет. Играли все: дети на щелчки и на орехи, взрослые на деньги, и на большие деньги. Завелись и шулеры, причем в шулерском ремесле важнее манипуляции с картами были манипуляции с игроками: завлечь человека в игру и довести до состояния, когда теряется рассудительность и чувство предела требует мастерства. Проигрыш Пушкина Огонъ-Догановскому, дворянину польских корней, двадцати пяти тысяч — денег, которые для Пушкина были неподъемными — один из примеров. Существовал ли Интернационал шулеров? Может, и не Интернационал, но что-то вроде конвенции — наверное. В целом писателям в карты не везло. Да и в любви не очень. Редкое исключение — Некрасов. По его словам, он выигрывал миллионы — и жил соответственно, на широкую ногу. Матерый был человечище. Но Некрасова в романе не будет: в описываемое время он исключен из гимназии. Да, да, — за карты!

Глава 10

Дальние расчеты

На второй день по возвращении в Петербург ко мне зашел Денис с видом смущенным и неутешительным.

— Мустафа, кофию господину генералу!

Кофий был немедленно подан, благо приготовлен был только что.

— Садись, Денис, рассказывай… Что Пушкин? Поселился?

— Нет… Понимаешь… Я дом-то, ну так получилось, того…

— Продал, что ли?

— Проиграл. В карты. Нет, ты не беспокойся, плату за квартиру я верну, а то можешь и дальше жить с новым хозяином. Просто… Ну, что я буду звать Пушкина в чужой теперь дом? Да и вообще, — он махнул рукою.

— Проиграл? В карты? Кому?

— Догановскому.

— Кому-кому? — удивился я притворно.

— Есть такой… Играет порядочно. Ну, на днях мы с Пушкиным к нему зашли, у Пушкина с Догановским свои счёты. Сели играть. Я то выигрывал, то проигрывал, а потом чёрт дернул сыграть ва-банк. Думал, и отыграюсь, и деньги на новый журнал выиграю. А проиграл. Что делать? Ставлю дом против сорока тысяч в банке. Ну, это так говорится, денег там было двадцать тысяч, из них пятнадцать мои, и вексель на двадцать тысяч, опять же мой. Ставлю — и проигрываю! Дом. Пришлось переписать этот дом на него, на Догановского. Долг чести.

— Чести? А причем здесь честь? Честь — когда на страну напали, встать на защиту. А тут — отдать свой дом невесть кому невесть почему. И он не сорок тысяч стоит, а все восемьдесят, если не больше.

— Игра, брат, она такая… Я же и выиграть мог. Не повезло просто.

— То есть ты пятнадцать тысяч наличными проиграл, потомдом, и ещё должен по векселю двадцать тысяч? Долг чести? Я правильно понял?

— Ну… Да. Правильно.

— И когда переписал дом?

— Позавчера, за день до твоего приезда.

— И зачем ты сел играть?

— Ты же сам гусар, должен понять! Я не с человеком играю — с судьбой! Хочу знать, благосклонна она ко мне, или нет!

— Хочешь знать? Ты? Ты прошел не одну войну, жив, здоров, не увечен! Тебя боялся сам Наполеон! Ты — первый русский поэт! У тебя жена, дети, поместье, Государь пожаловал тебя генералом! Наконец, сейчас судьба подарила тебе дом! И ты хочешь знать, благосклонна ли она, судьба?

Денис промолчал.

— Вспомни пушкинскую Золотую Рыбку. Нельзя испытывать судьбу, нельзя! Она этого не любит. Обижается.

— Да я и не собирался. Как-то само получилось. Позвал Пушкин, пойдем, мол, у меня там дельце есть, свидетелем будешь. Вексель нужно было переписать, Пушкину, то есть, он должен Догановскому. А там слово за слово, банчок, ну, думаю, могу поиграть — до пяти сотен.

— А в итоге, значит, ни денег, ни дома. Гусар, а гусар, там канделябры на столе были?

— Конечно, были. Вечером же шла игра. Ночью.

— По-гусарски и поучил бы этого Догановского. Канделябрами.

— Нет, барон, в Петербурге так дела не делаются. Он чисто играл. Пушкин тому свидетель. И Языков там был из наших, из поэтов.

— Языков тоже?

— У Догановского многие бывают. Почти все.

— Значит, и мне пора.

— Пора?

— Я же тоже гусар. Пусть не генерал, а ротмистр, но разве это помеха? Ты, душа моя, меня проводишь?

— Провожу.

И вечером мы отправились на Большую Дмитровку, к Догановскому.

Нас впустили.

Квартира в бельэтаже, средних размеров, не генеральская. В гостиной — игра. Присутствует Пушкин, Жемчужников и пара неизвестных мне господ.

Хозяин же сидел в кабинете. В камине, не смотря на лето, горел огонь, на столе в канделябре светили две свечи.

— Я сегодня не играю, — сказал он. — Неблагоприятное расположение небесных светил. Попросту голова болит, и знатно болит. И перед глазами туман.

— Гемикрания, — сочувственно сказал я.

— Но Пушкин держит банк, и, если вам угодно провести время, прошу.

— Мы, собственно, не играть.

— Нет?

— Мой боевой товарищ, генерал Давыдов, выдал вам вексель на двадцать тысяч?

— То так.

— И ещё он поставил дом против сорока тысяч, и проиграл?

— Спросите у него.

Давыдов кашлянул.

— Я не спрашиваю, я уточняю.

— С какой целью?

— С обыкновенной. Вы ведь не успели оформить передачу дома?

— Это требует времени. Сегодня воскресенье, да и вчера… Завтра займусь.

— Таким образом, генерал Давыдов проиграл вам наличные, затем под вексель двадцать и дом против сорока тысяч. Я не спрашиваю, я подвожу итого. Двадцать плюс сорок будет шестьдесят?

— Тоже уточняете? Да, шестьдесят. Но что вам угодно?

— Мне угодно, во-первых, выкупить дом обратно, за сорок тысяч, и выкупить вексель за двадцать тысяч, это второе. Итого шестьдесят тысяч, — и я поставил на стол портфель.

— То есть вы хотите уплатить долг господина Давыдова?

— Правильно. Вы передаете мне вексель и бумаги на дом, я передаю вам шестьдесят тысяч ассигнациями, — и я достал из портфеля деньги, шесть пачек по десять тысяч каждая, «катеньками».

Вид денег произвел обычное действие. Прошла мигрень, прошла. Лучшее средство, рекомендую: крупная сумма денег на столе. Это же деревенька в сто двадцать душ. Весомо и зримо.

— Почему бы и нет? — сказал спустя минуту хозяин.

— Тогда позовите Пушкина и Жемчужникова, они будут свидетелями, что генерал Давыдов уплатил долг чести.

— Пушкина? Это будет чудесно.

И в присутствии Александра Сергеевича и Луки Ильича произошла передача денег.

— Прошу пересчитать, — сказал я.

— Я верю на слово.

— Я тоже, но деньги это любят — когда их считают.

Возразить было нечего, и Василий Семенович Огонъ-Догановский пересчитал деньги. Вышло это у него быстро, ловкость пальцев изумительная.

— Ровно шестьдесят тысяч, — подтвердил он.

— Деньги наши стали ваши, долги уплачены, — сказал я. Взял вексель и дарственную на дом, подошел к камину, и бросил бумаги в огонь.

— Ай, гусары, славные вы люди, — сказал Жемчужников. — Благородные! Умеете выигрывать,