из кладовой посуду, припасы. Рабыни помогали Фие на кухне готовить блюда для второго завтрака.

"Надо еще пшеничной муки… Забыли мед для пирога… Почему никто не может принести дров? Я что — все сама должна делать?" — Нервный голос хозяйки разносился по кухне и подсобным помещениям.

Ойкеты сбивались с ног, но количество срочных дел не уменьшалось.

Исодика наряжалась в гинекее. Плакать ей почему-то не хотелось. Пока Токсофила обмывала хозяйке ноги калидонской водой, обе девушки прыскали по любому поводу.

Зато когда невеста надела золотую диадему, они одновременно ахнули от восторга. Обруч тонким стеблем охватывал голову. Листочки и раскрывшиеся бутоны мирта так натурально были собраны в букет, что казались живыми. Будто их только что сорвали, а потом просто обсыпали золотой пудрой.

Розовое покрывало лишь подчеркивало невинность свадебного наряда. В золотой диадеме и белоснежном хитоне Исодика походила на юную Геру. Невеста гордо вскинула голову — пусть гости знают, что она готова стать хозяйкой в доме, как стала хозяйкой Олимпа супруга Зевса-громовержца.

Наконец под переливы флейты к дому Эвриптолема подошел жених в сопровождении родственников и друзей. Венок из нежно-фиолетовых цветков гибискуса отлично подходил к голубому хитону Кимона.

Двери перед ними распахнулись. Гости прошли через прихожую в андрон, где уже ждали хозяева. Когда из гинекея спустилась невеста, по залу прокатился вздох радостного удивления.

Держа дочь под руку, Эвриптолем подвел ее к очагу. Бросил горсть зерна и несколько оливок в пламя. Добавил к жертве клок шерсти. Плеснул вина из канфара.

Затем повернулся к гостям и торжественно объявил: "Отдаю дочь мужу. Снимаю с нее защиту предков. Отныне этот очаг для Исодики закрыт. Пусть она теперь чтит предков мужа и приносит жертвы его домашнему очагу".

После взаимной клятвы в верности супруги вместе с гостями проследовали в перистиль к домашнему алтарю Зевса Геркейского. Здесь жертвы ради блага счастливой семьи приносили уже все желающие. По дороге Исодика бросила взгляд на нишу со статуэткой Артемиды. Все в порядке — прядь волос на месте.

Близкие мужа были представлены многочисленной дальней родней и товарищами по партии. Аристид в качестве шафера упивался вниманием участников церемонии.

Дети первыми услышали приближающуюся повозку. До дверей молодоженов сопровождал флейтист. Музыкант смешно надувал стянутые кожаными ремешками щеки, от натуги приседая и раскачиваясь. Но мелодию держал виртуозно.

Исодика уселась на двуколке между Кимоном и Аристидом. Покрывало волнами спускалось по плечам, обнажив тонкую шею. Завитые в валики волосы были схвачены бантом на темени. Над прической подрагивал золотой миртовый листопад.

Следом шла Фия.

Кимон придерживал коней, чтобы теща успевала за повозкой. Эвпатридка обеими руками сжимала брачный факел, зажженный от домашнего очага. Зимний ветер совсем распоясался — нахально трепал пламя, играл с локоном над ее ухом, выгоняя слезы из уголков глаз.

Процессия родственников и друзей раз за разом начинала гимн Гименею. Прохожие подхватывали песню. Многие желали молодоженам здорового потомства и крепкой любви.

Вот и виллы Кидафенеона.

Стоило супругам сойти с повозки, как Исодику со смехом окружили подруги. Хватают за хитон, не пускают в ворота. Кимону пришлось подхватить жену на руки.

Двери дома Кимона зеленели лавровыми ветвями. Над аркой свисали цветочные гирлянды. Эльпиника встречала повозку тоже с факелом в руке. Сегодня она будет управлять праздником, потому что у Кимона не осталось никого из родственников ближе сестры.

Стоявший рядом с Эльпиникой мальчик протянул Исодике корзинку спелых смокв — пусть ее жизнь в новом доме будет такой же сладкой, как эти плоды. Снова зазвучал гимн — теперь в нем прославлялось прекрасное будущее молодой жены.

Когда Кимон перенес Исодику через порог, она нежно поцеловала его в щеку. Очаг пыхнул жаром, благодарно приняв жертву новой хозяйки дома. Невидимые для живых предки стратега с радушием качнули головами.

Остаток дня Исодика и Эльпиника провели в подготовке свадебного пира.

2

477 г. до н. э.

Фракия

Триеры Кимона рыскали по Эгейскому морю, наводя ужас на жителей прибрежных селений Кикладских островов и Эвбеи. Рыбачьи лодки при виде эскадры разлетались во все стороны с резвостью водомерок.

Забитые до самой крыши металлом портовые эмпории афиняне пока не трогали, чтобы не перегружать корабли. Но опись с указанием того, что, где и в каком количестве хранится, ложилась на стол стратегу.

От Скиафоса эскадра двинулась к побережью Фракии. Выстроившись в походный порядок, триеры направились через Сингитский залив к заброшенному Афонскому каналу.

По узкому руслу шли строго в кильватер. Флагман время от времени замерял глубину. Гребцы верхнего яруса внимательно смотрели через планширь на отвесные стенки.

Казалось: протяни руку — и коснешься берега. Каждый раз опуская весло в воду, они со страхом ждали характерного треска ломающегося дерева.

Порывы северо-восточного Борея стихли. В глубокой щели встречный ветер кораблям уже не мешал. Эпибаты, изнывающие от безделья на палубе, презрительно сплевывали в забортную муть.

В Аканфском заливе паруса снова натянулись. Волны ритмично забили по скулам триер. Гребцы вскочили со скамей и принялись вытаскивать весла, а келейсты зачехлили авлосы. Набрав скорость, эскадра двинулась к фракийскому берегу…

Кимону предстояло отличиться при осаде Эйона, где закрепился хазарабам персов с острова Фасос. Уничтожение остатков армии Ксеркса должно стать его первым самостоятельным сражением. И первой победой…

Когда триеры уткнулись кормой в берег, эпибаты спрыгнули в воду. Лошадей спустили по сходням, дали освоиться на твердой земле, после чего напоили из ближайшего ручья.

Пока кавалерия рыскала по окрестностям, пехотинцы вгрызались в землю. Стук кирок и лопат заполнил пойменные луга Стримона. Плотники вырубали рощи, строгали брусья для катапульт. К закату лагерь ощетинился частоколом из бревен, а на сторожевой башне запылал сигнальный огонь.

На рассвете к Эйону потянулись цепочки гоплитов, державших на плечах сариссы и штурмовые лестницы. Волы тащили платформы с осадными машинами: монанкомнами и полинтонами. Конюхи не жалели кнутов для ломовых лошадей, но нагруженные камнями повозки то и дело застревали на бездорожье.

Выжженная персами округа воняла гарью. Сигнальные огни казались погребальными кострами. Ошалевшие от безнаказанности собаки грызли в канавах распухшие трупы.

На неубранных полях по обоим берегам реки раскачивались висельники, распугивая птиц. Холмикам над могилами живьем закопанных жертв не было числа.

Эйон встретил афинян тучей стрел.

После нескольких залпов из внезапно раскрывшихся ворот вылетела вражеская конница. Наперерез метнулись илы Кимона. Всадники долго рубились под крепостной стеной. Наконец персы отступили, бросив раненых. До самого вечера из апрошей слышались крики о помощи и предсмертное ржанье лошадей.

Чтобы эллины не подкатили таран, персы сожгли мост через ров. Саперов, которые делали вылазки к еще дымящимся сваям, они