Внутри нас ждали неожиданности.

Всё пространство перед нами занимала круглая ровная каменная платформа выше человеческого роста. Вокруг нее – между внешней стеной храма и самой платформой – просматривался в темноте узенький проходик, в который я, например, при моей комплекции, никогда бы не смог протиснуться; видимо, он вел вокруг каменного монстра. В кромешном мраке ощущалось, что он по колено заполнен мутной жижей, почему-то холодной. Первые ряды, толкаясь и мешая друг другу, уже протискивались в дверной проем и стало ясно, что через секунду нас сомнут и, может быть, даже утопят в этой неизвестно откуда взявшейся жиже.

То, что затем произошло, никакому рациональному объяснению не подлежит.

Не сходя с места, мы оба синхронно взлетели как свечки и приземлились на неприютной платформе.

Никто из преследовавших за нами не последовал, наверное, им нельзя было сюда – мы видели, как толклись их макушки в узком коридорчике по периметру.

Позднее, в Москве, я вычитал, что высота этой платформы 1 метр 80 сантиметров (в одном источнике даже говорится, что свыше двух метров). Как мы, не очень спортивные, я так вообще после травмы ноги, не разбегаясь, смогли взмыть по вертикали вверх – причем одновременно, параллельно друг другу – ума не приложу!

Наверху платформы мы обнаружили идиллическую картину – украшенный и раскрашенный лингам и старого жреца, не обратившего на нас никакого внимания; он был занят – сортировал подношения, цветочки налево, купюры направо. Мы обошли его и лингам, букетики и рупии по кругу, молитвенно сложив руки, и вышли на белый свет через заднюю дверь храма.

«Наша» толпа уже рассосалась, умиротворенная, уже запустили очередную сотню, состоявшую из женщин. Увидев, что мы выходим прямо с платформы, одна из них склонилась в глубоком поклоне и коснулась почтительно мокрых носков Бонгарда.

Он гордо стоял, позируя фотографирующим членам нашей делегации. А с другой, фасадной стороны храма формировали очередную сотню молящихся.

* * *

С Бонгардом связано немало и других забавных случаев; когда-то он даже специально просил меня рассказать их на очередном его юбилее (но болезнь отменила веселое празднование). поэтому расскажу со спокойной совестью еще один эпизод из той же совместной поездки. Эпизод, неизвестный никому.

Мы шли вдвоем к притихшему от жары отелю, где остановилась делегация. Навстречу нам двигался слон – для Индии такие встречи совсем не удивительны. Мы поравнялись с гигантом и тут с него прямо нам под ноги скатился темный человек и распростерся перед Бонгардом. «Ты помнишь? – восторженно вопил он – два года назад ты подарил мне свой костюм!!» он произносил не костюм, а Костюм и в вопле его было обожание.

И тут я увидел то, чего не видел ни до того, ни после – Бонгард смутился.

А оказалось всё очень трогательно: два года назад, приехав в очередной раз в Индию, Бонгард купил себе новый пиджак, и куда было девать старый, в котором он приехал из Москвы? И он широким жестом подарил его погонщику гостиничного слона.

Такой дар перевернул душу бедного индийца – ни с того, ни с сего ставшего владельцем европейского москвошвеевского костюма! Скучная и скудная жизнь слоновьего «водителя» оказалось разделенной на два этапа, соединенные яркой точкой непонятного божественного подарка!

Он узнал сразу же чужеземные черты благодетеля и кубарем пал к его ногам, выкрикивая слова благодарности – а Бонгард сконфузился и стал мне чуточку милее и ближе.

«Никому не рассказывайте», – попросил он меня. Я промолчал.

Думаю, теперь уже можно…

В этой книге я несколько раз вспоминаю одну и ту же поездку (в главах о Дели, о Сарнатхе, еще где-то) – т. к. почти всегда я ездил и езжу по Индии один, а не с академической делегацией.

Но когда на карте я вижу слово Кхаджурахо, первым делом мне вспоминаются не каменные рельефы и не облагодетельствованный погонщик слона, а вдохновенное лицо, седые легкие волосы и льющийся голос Бориса Борисовича Пиотровского, щедро открывшего мне никогда ранее не слышанные и не читанные строфы.

Светлая Вам память, Борис Борисович…

Среди интересующихся Индией, махатмами, Рерихами, йогой название этого города вызывает стойкий интерес; на Западе же оно привлекает разве что ностальгирующих по 19б0-ым; в Индии оно известно немногим, в основном, в Мадрасе и вокруг. Исходя из интереса русских читателей, я выбрал это название, хотя говорить мы сейчас будем об Ауробиндо Гхоше, о Пондишерри и лишь потом, и то чуть-чуть, об Ауровилле – но все эти темы крепко связаны друг с другом.

В деятельности Ауробиндо Гхоша (1872–1950) четко и ясно различаются два контрастных периода. Последние тридцать лет своей жизни он – отшельник в созданном им ашраме во французских колониальных владениях в Индии. Крайне редко реагируя на события в мире, он допускает к себе лишь небольшую группу учеников, причем общение сводилось в основном к молчаливому лицезрению учениками учителя. В непосредственный контакт с ним вступают только самые доверенные лица. Этот период, полный мистических исканий, здесь не затрагивается. Весьма интересен другой, начальный период, когда Ауробиндо Гхош был одним из крупнейших лидеров национально-освободительного движения, фактическим руководителем и вдохновителем тайных террористических обществ, подлинным властителем дум патриотически настроенной интеллигенции.

Детские годы Ауробиндо не давали оснований предполагать, что из него получится сначала активный борец за национальное освобождение, а затем индусский мистик и мыслитель, давший свое толкование веданты. Отец его, врач по профессии, получивший образование в метрополии, вернулся на родину, полный иллюзий относительно британской системы правления и британского образа жизни. Он тут же вступил в конфликт со своими ортодоксальными соотечественниками, потребовавшими, чтобы он совершил обряд очищения после морского путешествия. Конфликт разрешился переездом доктора Гхоша в Калькутту. А когда у него родились дети, он постарался воспитать их в чисто европейском духе. Пятилетний Ауробиндо (и братья) был отправлен в закрытую английскую школу в Дарджилинге, а еще через два года послан в Англию и помещен в семью священника, которому даны были строгие инструкции не допускать знакомства мальчика с индийцами и полностью исключить какое-либо индийское влияние. Как вспоминал позднее сам Ауробиндо, эти инструкции строго соблюдались и он «вырос, не зная ничего об Индии, ее народе, религии и культуре». Достаточно сказать, что к моменту возвращения домой (1893), он блестяще владел английским, читал и писал по-французски, по-итальянски, по-немецки, немного по-испански, изучил латынь и греческий, но не знал родного бенгальского языка.

Однако пожелания отца не сбылись полностью. Жизнь внесла свои коррективы в хитроумный план доктора Гхоша. Литературно одаренный, пытливый и наблюдательный юноша за четырнадцать лет пребывания в Англии не раз выступал с резкой критикой британского колониального режима в Индии; весьма саркастически относился и к деятельности тогдашних лидеров Индийского национального конгресса. Более того, познакомившись с националистическими идеями, молодой Ауробиндо стал членом тайной организации «Меч и лотос» в Кембридже. Да и отец его, утратив до некоторой степени свои либеральные иллюзии, посылает сыну в Англию вырезки из бенгальских газет, критикующих политику английского правительства, которое он теперь называет в письмах «бессердечным правительством».