В тревожном полумраке леса мы встретили ночь. Пошел сильный дождь. Мы достигли точки 62 – цели наступления нашего батальона в этот день. Но Нойхофф все медлил с отдачей приказа на привал, и мы продолжали двигаться вперед.

Вокруг нас воцарилась настоящая тьма египетская, а раскисшая от дождя дорога была просто ужасной. Вскоре мы натолкнулись на несколько сараев и покосившихся деревянных изб бедных крестьян, живших в этом дремучем лесу. Как они нам рассказали, ранним вечером русские войска проходили через их деревушку, причем как в восточном, так и в западном направлении. Это тревожное известие никак не могло способствовать тому, чтобы мы чувствовали себя в безопасности.

Около полуночи Нойхофф предоставил своему батальону четыре часа отдыха. Примерно в два часа ночи прибыл мотоциклист-связной из штаба полка с сообщением, что нашему батальону, проложившему путь всему 18-му пехотному полку, единственному из всех пехотных подразделений, задействованных на этом участке фронта, удался прорыв через линию Сталина.

Однако немного севернее наши танковые подразделения тоже прорвали линию Сталина и уже глубоко вклинились на русскую территорию. А вот к югу от нас русские все еще продолжали удерживать этот оборонительный рубеж.

Военная удача продолжала сопутствовать нам и в дальнейшем. Первые два дня после прорыва линии Сталина мы продолжили свое походное движение под легким, но продолжительным летним дождем. За это время наш передовой отряд вступал лишь в короткие перестрелки с отступавшими остатками частей противника. Нам удалось захватить большое число пленных. Нам попадались лишь остатки разгромленных соединений отступающей Красной армии. Многие красноармейцы побросали свое оружие и лишь искали удобного случая, чтобы сдаться в плен. Мы больше не встречали никаких вражеских оборонительных укреплений. Лишь изредка противник предпринимал неподготовленные попытки задержать наше стремительное наступление.

После обеда на второй день наступления снова появилось солнце, ласковые лучи которого высушили наши промокшие мундиры и согрели наши тела. И вскоре две промозглые ночи были забыты. Как и совсем недавно, мы опять совершали длинные переходы в восточном направлении. Прорыв линии Сталина казался уже далеким прошлым, и многим солдатам даже не верилось, что когда-то был перерыв в этом монотонном, изматывающем движении на восток. Наши походные колонны все шли и шли, без остановок и без отдыха.

– Я смог уговорить Больски, и он забрал свою жалобу на Штольце! – сказал, обращаясь ко мне, Кагенек.

Конфликт между ними возник еще в деревне Гомели, когда Больски по собственной инициативе встал во главе одного из отделений 10-й роты Штольце и атаковал в лоб опасный третий дот. А ведь Штольце собирался обойти дот и лишь позднее при удобном случае уничтожить его. Но Больски посчитал, что будет лучше, если он заставит вражеский дот замолчать немедленно, так как тот причинял слишком большой урон нашим войскам, переправлявшимся по временному мосту. Больски, возглавивший штурм дота, сам нес взрывчатку и сам поджег бикфордов шнур. Однако во время этой атаки погибли два бойца из роты Штольце. Штольце пришел в ярость и без обиняков, откровенно высказал все в лицо Больски.

По мнению Шольце, атаковать хорошо защищенный дот в лоб было безумием. Польски не должен был бесцеремонно вмешиваться в дела его роты и забирать его солдат, чтобы безрассудно подставлять их под пули. Шольце упрекнул Больски в том, что тот не имеет ни малейшего представления об управлении войсками в бою и лучше бы он оставался в Польше, где ему и место.

– Видимо, для Больски это и была истинная причина подать жалобу! – заметил я.

В ответ Кагенек рассмеялся:

– Да, именно так! Как раз из-за этого он и разозлился больше всего. А когда он с соблюдением всех норм воинского устава обратил внимание Штольце на то, что его фамилия Больски, а не Польски, Штольце испортил все еще больше, заявив во всеуслышание: «Что касается меня, то называйте себя хоть Дойчски, если это доставляет вам удовольствие! Но держите свои проклятые польские руки подальше от моей роты!»

Немного помедлив, Кагенек продолжил:

– Во всяком случае, Больски прислушался к моему совету и забрал свою жалобу!

– Все же мне кажется, что этот Больски не лишен мужества! – заметил я.

– Да, что правда, то правда! – согласился со мной Кагенек. – Я уже подал на него представление к награждению Железным крестом 2-го класса!

* * *

В этот вечер мы остановились на привал пораньше. Как обычно, я отправился на свой обход к санитарам отдельных рот. Чаще всего роту Кагенека я посещал последней, чтобы потом провести вечер с ним. Но сегодня он был в гостях у своего друга, полкового адъютанта фон Калькройта. Благодаря этим неофициальным визитам Кагенек поддерживал отличные отношения с командованием полка.

Обер-фельдфебель Руди Беккер сообщил мне, что его командира роты, по-видимому, не будет большую часть вечера. Беккер был кандидатом на получение офицерского звания, и уже совсем скоро ему должны были присвоить звание лейтенанта. Это был очень разумный, интеллигентный человек, который очень многим напоминал мне моего погибшего друга Фрица. Его отчий дом стоял среди прекрасных, поросших лесами холмов Зауэрланда.[34] Как и Фриц, Беккер свято верил в светлое будущее Германии под руководством Адольфа Гитлера. Однако, как и Фриц, он никогда не пытался навязывать свои убеждения другим. Руди Беккер был маленького роста, и в отличие от нашего высокорослого командира полка его всегда называли наш Маленький Беккер.

К нам присоединился лейтенант Якоби.

– Добрый вечер, герр ассистенцарцт! Кагенека сегодня нет, но я надеюсь, что смогу угостить вас вместо него. Могу предложить нечто особенное: «тяжелую воду»!

– А это еще что такое? – удивленно спросил я.

– Настоящая русская водка не менее семидесяти – восьмидесяти процентов! – с гордым видом пояснил Якоби.

– Подумаешь, дорогой Якоби! У нас в шкафу с медикаментами имеется спирт!

– Хм… но зато у него нет такого букета, как у моей тяжелой воды!

Якоби принес бутылку, поставил на ящик из-под боеприпасов два стакана и наполнил их на одну треть. Маленький Беккер незаметно ретировался.

– Итак, выпьем за освобождение России и за празднование Рождества в Кремле!

– Прозит! На здоровье! – ответил я, подняв свой стакан.

Мы сделали по большому глотку. «Тяжелая вода» как огнем обожгла горло. Несколько секунд никто из нас не мог даже вдохнуть воздуху. Потом Якоби попробовал прочистить горло и закашлялся.

– Почему вы кашляете? – поддел я его.

– А почему у вас слезятся глаза? – парировал он.