– Ты мне не пациент.

– Конечно! Поэтому давай рассказывай.

Климка, впрочем, еще минут пять помялась. Но потом начала:

– Да с Ванькой опять не ладится. Я же думала, так лучше будет: по договору. Он – мне, я – ему. А мне так тошно... – и замолчала. – Ай, да не о чем тут говорить! Ладно, извини, что оторвала тебя от дел. Расскажи лучше, как у тебя свидание вчера с Егором прошло.

Милочка обрадовалась было: говорить о своих делах, конечно, приятнее, чем выслушивать о чужих проблемах. Тем более что с Егором все вчера вышло прекрасно... И утром... Но Милочка волевым усилием взяла себя в руки. Что же она – до конца жизни теперь будет каким-то гипертимом с атрофированной эмпатией? С радостью для себя Милочка ощутила, что может почувствовать всю глубину страдания подруги. И на самом деле хочет ей помочь.

– Нет уж, дорогая, – Милочка взяла все в свои руки. – Давай поговорим о твоей проблеме. Что случилось?

Но Климка была непробиваема.

– Мне, – говорит, – вчера на голову Шекспир упал. Я полки от пыли протирала, а он возьми и сверзись. «Ромео и Джульетта». Нет чтобы «Гамлет» какой-нибудь! Ненавижу «Ромео и Джульетту»! У нас в классе все девочки страдали – хотели быть Джульеттами. И только я одна, как будущий медик, смотрела на мир трезво. Джульетта эта – такая дура. Противно читать. И говорить о ней противно.

– Отлично, – обрадовалась Милочка. – Давай об этом поговорим. Что это ты так на Джульетту набросилась? И потом, Шекспир просто так на голову не падает.

Климка и сама поняла, что ее ненависть к Джульетте – что-то нездоровое.

– Да не знаю я, с чего это все вдруг... Ну как я тебе скажу, почему я ее не люблю?

– А давай поработаем с ней, как со сновидением. Ты же уже столько раз мои сны разбирала, что я научилась методике. Ну давай, а? Мне так хочется себя в этом попробовать... – Милочка взмолилась так искренне, так сильно сжала руку Климентьевой...

Климка подумала, что все равно из этого ничего не выйдет, но авось отвлечет. И согласилась.

– Начинаем! – торжественно, шепотом, потому что рядом были люди, провозгласила Милочка. – Начинаем с ассоциаций. Джульетта.

– Джульетта, первая любовь, Италия, Венеция, хочется в отпуск, к чертовой матери всех шизоидов, истероидов и психастеноидов.

– Ну Климочка, ну серьезно...

– Джульетта, первая любовь, школа, изучаем Шекспира, все девочки – дуры, учительница – маразматичка, слава богу, что я уже выросла...

Так они бились минут сорок. Выудить из Климки что-нибудь стоящее у Милочки не получалось.

– Ты слишком много думаешь! – ругалась Милочка. – Отключи голову, расслабься! Кто мне все время это говорил!!!

– Я пытаюсь... Джульетта, первая любовь...

– Что она чувствует, когда после их первой встречи на балу выходит ночью на балкон. Она стоит, она молится, она думает о нем... Она – Капулетти, он – Монтекки.... Она его любит. Она не знает, что он уже проник в сад...

– Джульетта, первая любовь, чувства, смятение, воронка, ви...

– Какая воронка?

– Ну... Ее затягивает в воронку, – растерянно протянула Климка. – Я не знаю. Меня просто уже задолбало.

– Отлично! – обрадовалась Милочка. – Ты – воронка.

– Ладно, – устало согласилась Климка, – я – воронка.... Вороной я себя чувствую! «Сыр выпал, с ним была плутовка такова...» Ладно, ладно, я – воронка: маленькая такая ворона...

– Перестаньте, Катерина Григорьевна. Сосредоточьтесь. Вы – воронка.

Климка пару раз глубоко вдохнула и столько же – глубоко выдохнула.

– Я – воронка.

– Где ты? Как ты себя чувствуешь? Зачем ты?

– Я воронка в океане, куда затягивает все и всех. Я продолжаюсь от поверхности до дна. Мне хорошо, но щекотно. Щекотно тогда, когда по мне проскакивают люди.

– Отлично. Ты – океан. Как ты себя чувствуешь?

– Я – океан, – и неожиданно для самой себя Климка в блинной на Невском почувствовала себя океаном. – Я большой, спокойный, мне хорошо – у меня нет противников...

– Каких противников? Какие у океана могут быть противники?

Но Климентьеву уже несло.

– Я – океан, который полностью покрывает что-то... Суши нет. Есть воронки. Я весь испещрен воронками. Они идут от поверхности ко дну. Но дна нет. Там не дно... Там некое небытие, там хорошо. Людей засасывает в воронки, и они попадают в небытие. Через тончайшую пленочку, отделяющую небытие от меня. Оно во мне. Как что-то среднее... Сердцевина. Вроде бы и нечто самостоятельное... Как сердце. Но если отделить, то отдельно существовать не может.

– А как с тобой связана Джульетта? Ромео? Что ты хочешь сказать через них?

– Они – часть меня. Всплеск в мир людей, который над поверхностью. Как протуберанец. Мне они нужны, чтобы показывать людям любовь и страсть. Я ведь весь – страсть.

– Есть ли граница между тобой и миром людей?

– Есть. Или нет... Есть, но я хочу ее нарушить. Для этого мне и нужна Джульетта. И другие...

Климка замолчала.

– Ну, океан, говори... – Милочка потрясла ее за плечо. – Зачем нужно нарушать границу?

– Я – Катя Климентьева. Уф-ф... – Климка глубоко вздохнула. – Ну ты меня и запарила. Какой океан? Какие воронки? Вот не ожидала от себя, что буду нести такую чушь. Ну что, товарищ психиатр, что вы можете сказать больному?

– Знаешь, каким ты была океаном? Океаном эроса! – Милочка почувствовала себя психотерапевтом. – Ты бы видела себя со стороны: ты вся преобразилась, титьки торчком, жесты плавные, губки облизывала...

– Замолчи! – толкнула ее в плечо Климка. – Нужно срочно заказать чего-то еще: пока я сидела с закрытыми глазами, у нас тарелки унесли.

– Закажем. Только не отрицай очевидное. Ты таким океаном эроса была – мама, не горюй. Почему ты этого в себе принять не хочешь? Помнишь, как ты мужиков в блинной приворожила? Само собой. А потом долго оправдывалась: я их не видела, я не специально.

– Что значит – не хочешь принять? Эрос, эту похоть принимать? Я...

– Почему похоть? – перебила Милочка. – Ведь эрос проявляется в мир людей через Джульетт. Что там пошлого в этой пьесе? Эрос – это и романтика, и любовь, и нежность – вихрь чувств, воронка, куда человека засасывает, как ты сама определила. И никакой пошлости.

– Просто не надо бояться чувственности в себе, – задумчиво продолжила Климка: все-таки она сама была психологом. – То есть получается, что я в школе, когда все были Джульеттами, влюблялись, страдали, запретила себе это? Запретила себе разом и страсть, и любовь, и все чувства?

– А сейчас продолжаешь доказывать мне, что ты – медик, а не филолог, и поэтому тебе нужно быть грубой и циничной. Наверное, ты тоже интимофоб. Мы же – помнишь, я тебе говорила? – все интимофобы, мы все боимся раскрыться, боимся, что нам сделают больно...