Он не закончил, а я сильнее вцепилась в спинку стула, чувствуя, как пол начал плыть под ногами и покачиваться. Я не ответила, но он начал вводить информацию, и через несколько секунд на экране появились фото Лиры и Фила. Я застонала, а Рик начал читать вслух данные и дату смерти каждого из них.

— Они погибли, Мара… мне жаль. Они взорвались на вертолете при перелете в столицу несколько лет назад.

Пока он читал, я смотрела на их фотографии и мысленно орала "нет"… я тихонько раскачивала стул Рика, потом выхватила мышку и прокрутила чуть ниже. В тот самый день. В тот самый проклятый день, когда я отдала ее им, ради того, чтобы она выжила, они взорвались на вертолете.

— Здание кишит метами. Они повсюду, — раздался голос Мадана, а я так и стояла, вцепившись в стул, — в чем дело?

Он тронул меня за плечо, но я повела им. Не прикасайтесь ко мне. Никто не прикасайтесь, иначе я заору.

— Кто эти люди, Рик?

— Не знаю… она попросила найти…

— Най, кто это? — он попытался привлечь меня к себе за плечи, — но я упрямо держалась за спинку и смотрела на эту проклятую дату. Внутри нарастал рев, бешеный вой, и я начала задыхаться, дыша все чаще и громче.

— До включения системы оповещения осталось три минуты. Приготовьтесь к включению сканера.

— Мад, надо уходить. Нет времени.

— Бабочка, посмотри на меня? Это я. Слышишь? Посмотри на меня, маленькая… Кто эти люди… кто они тебе? Ты их знала?

Оно вырвалось само, я громко заорала "Данааааааа", так громко, что зазвенели дверцы стеклянных шкафчиков. Мадан пытался меня обнять, но я вырывалась из его рук, билась, как в приступе лихорадки или безумия.

— Тшшш, тихо, тихо. Кто такая Дана? Подруга твоя? Рик, дай флягу.

Подносит к моим губам, а я выбила ее и меня выгибает. Я пытаюсь вырваться, мне кажется, я сейчас сойду с ума.

— Уходим, Нео.

— Сканер включится через минуту. Займите ваши рабочие места, руки положите ладонями вверх. Глаза не закрывать…

Мадан потащил меня к выходу, подняв на руки, я не вырывалась я смотрела на него застывшим взглядом и шептала:

— Дана… моя Дана… это я… я виновата. Я ее отдала. Я.

Брат нес меня к люку, передал вниз в протянутые руки Рика, спрыгнул сам. Я не шевелилась меня словно парализовало от боли. Мне казалось, я не могу даже сделать вздох, а в ушах опять звучит ее плач… он вернулся снова спустя столько времени.

Мадан отнес меня в дальний угол подвала, опустился со мной на пол, прижимая меня к себе и укачивая, как ребенка.

— Кто такая Дана, маленькая? Скажи мне… скажи мне. Отойдите все. Отойдите. Не трогайте нас. Дайте мне побыть с ней вдвоем. Скажи… ну же, расскажи мне. Кого отдала им? Кого ты им отдала, девочка?

Я подняла на него взгляд, силясь разглядеть через пелену слез его лицо и понимая, что я ослепла и оглохла… Я не вижу никого и ничего, кроме крошечного личика моей малышки, когда отдавала ее в руки Лиры, и в ушах стоит их обещание, что они позаботятся о ней.

— Твою… твою дочь, Мадан… я отдала ее. Я отдала, чтоб она выжила… а она погибла. Нет больше ее. Моей девочки больше нет. Ее нет… а мы живые. Ее нет, а мы есть. Я жила и не знала, что ее больше нет. Как я могла жить… как я могла дышать и не чувствовать, что ее больше нет? Я должна была умереть вместе с ней… я должна была…

Пальцы Мадана все сильнее и сильнее сжимали мои плечи, а я кричала ему шепотом в лицо что-то жуткое, и ко мне возвращалось зрение, потому что теперь я видела отражение собственной боли в его глазах, видела, как затягивается такой же пеленой и тускнеет ярко-неоновый блеск в его глазах.

Пауза зависла на бесконечность. Он смотрел мне в глаза, а я ему. Наверное, в этот самый момент я пришла в себя. Человеку необязательно кричать и сыпать упреками, истерить, чтобы показать, что ему больно. Мадан просто смотрел мне в глаза, стиснув челюсти и сильно сжимал мои плечи. Я бы могла сказать, что мы повзрослели, когда началась эта война или, когда начали терять своих близких, но это не происходило вот так, на глазах и мгновенно. На все требовалось время. А я смотрела на своего брата и видела, как он меняется, как что-то неуловимое, словно тень, легло на его лицо, и мне вдруг показалось, что передо мной кто-то другой… не мой Мадан, а безумно уставший и раздавленный человек, который вдруг прогнулся под грузом потерь настолько, что я слышала треск его костей. Но это были лишь какие-то минуты. Долгие и бесконечные минуты молчания. Потом он вдруг рывком прижал меня к себе, так сильно, что я не смогла дышать, он словно душил меня в своем горе, а я наконец-то могла рыдать у него на груди, чувствуя, как он мнет мою спину дрожащими ладонями и как рвется его дыхание. Ни одного вопроса или упрека. Только глухая и всепоглощающая нас обоих боль. Теперь уже общая. Нет, мне не стало легче, когда я поделилась ею с ним. Я не жалела, что сказала, но и не радовалась. Мне стало труднее нести еще и его боль вместе со своей. Она разрывала изнутри, и я слышала, как бьется в агонии его сердце, потому что он почувствовал мою. Отдачей и резонансом. Как в детстве. Его сносило этой волной вместе со мной. Я представила, что мы стоим на краю пропасти, и порыв ветра раскачивает нас у самого края.

— Расскажи… — глухо, почти не слышно.

Я рассказывала о ней срывающимся шепотом, а он слушал, гладя мою голову и так же рвано и молча дыша мне в макушку. Я впервые с кем-то говорила о моей девочке. И когда слова посыпались бесконечным водопадом слез и сладко-горьких воспоминаний, я словно увидела наш собственный фильм. Счастливый и жуткий фильм из своего прошлого, где моя девочка первый раз мне улыбнулась, хватала в кулачки мои волосы и сопела у меня на груди. Я улыбалась сквозь слезы и снова рыдала. Я так эгоистично сыпала на него свое отчаяние, что мне казалось, он пропитывается им насквозь, как и его рубашка моими слезами. И мне не нужны были слова, мне хватало и того, как Мадан стискивал мои плечи сильнее и сжимал мне волосы, и как расслаблялся на короткие мгновения, чтобы потом снова впиваться в меня ногтями, оставляя синяки, которые я даже не чувствовала, впрочем, как и он.

— Она была так похожа на тебя, Мад… так похожа.

— Есть, — вдруг глухо сказал он. — а не была.

И я замерла, сжимая пальцами его воротник, пытаясь уловить смысл в этом тихом крике безумия.

— Она жива, Найса.

Отстранил меня от себя. Глядя мне в глаза своими потухшими страшными глазами. Наверное, мои были такими же жуткими в этот момент.

— Ее не было в списках.

Я пока еще не понимала, что он говорит, я все еще всхлипывала и чувствовала, как боль тисками сдавливает грудную клетку.

— Ты сказала, что она была указана в разрешении на перелет. Их дочь.

Я быстро кивала, с мольбой глядя в расширенные зрачки брата, боясь спугнуть надежду, трепыхнувшую рваным крылом под ребрами.