– Почему? Чудовище что – фальшивка?

Он подмигивает мне:

– Черт, нет, я надеюсь! – И кладет на стойку два ключа. – Десятый домик.

– Нам обоим? – я удивлен.

– В каком смысле?

– Мы думали заселиться по отдельности.

– Вот как? Дайте сообразить. – Он грызет ноготь. – Сложность в том, что с третейским судьей приедет куча народу.

– А кто судья?

– Я не имею права говорить, пока он или она не прибудет сюда.

– И когда же это случится?

– Через несколько часов. Так, посмотрим: Дэл уже ночует с Мигелем… – Вдруг он смотрит на меня, морщась половиной лица: – Вы можете раздвинуть кровати в вашем домике, если вам так будет лучше.

– Все в порядке, – говорит Вайолет у меня из-за спины. – Одну ночь доктор Азимут, я думаю, потерпит.

* * *

Десятый домик довольно мил, только воздух немного спертый и переполнен сексуальным напряжением, поэтому мы с Вайолет решили прокатиться на веслах к озеру Омен, где находится скала с теми рисунками.

Дэйви, парень с планшетом, выдал нам каноэ. Зеленый кевлар блестит, словно холст, покрытый лаком. Легкое как перышко, а напротив средней банки – перемычка с выемкой, вроде очка в деревенском сортире, чтобы просунуть туда голову и нести лодку вверх дном на плечах. Если же ты не хочешь так делать – потому что с лодкой на плечах почти ничего не видно или потому что любой желающий может сломать тебе шею, – можно без проблем держать каноэ и в руках над головой.

Вайолет показывает мне, что значит гребля в каноэ, и – да перестаньте вы наконец думать о сексе, – мы совершаем наш первый волок от середины западного берега озера Форд. Пересекаем еще несколько озер, и мы на месте.

Озеро Омен – не такое уж зловещее. Формой оно смахивает на гантель, по обоим берегам узкой части – оранжево-красные скалы, на них-то и нарисованы пиктограммы. Вода такая прозрачная, что видно гальку на дне, листва деревьев уже меняет цвет и поглощает меньше инфракрасного излучения по сравнению с зеленью[51]. Мы здесь совсем одни.

Вайолет направляет каноэ прямиком к основанию скалы с пиктограммами. Встает и хватается руками за выступ утеса.

– Подгреби слева, чтоб мы не перевернулись, – командует она.

– Ты что задумала?

Не успел я опустить весло, как она прыгнула на склон скалы, оттолкнув каноэ назад. Пока я ловлю равновесие, она уже в десяти футах над водой.

– Да ты скалолазка, – говорю я.

– Все палеонтологи – немного скалолазы. А это отличная скала. Ей, наверно, около четырех миллиардов лет.

Смотрю, как она карабкается. Неплохое зрелище, скажу я вам.

Вдруг озеро и впрямь становится зловещим, застав меня врасплох, как будто ловушка захлопнулась. Только что было солнце и джинсовая попка Вайолет. А теперь – вода запахла соленой гнилью и источает злобу, как динамики источают звук. Слабый плеск и постукивание по дну лодки слышались и раньше, но теперь кажется, что это голодные подводные твари для пробы тыкаются в нее носом.

Пытаюсь понять, что же изменилось: может, облако закрыло солнце или я почувствовал какое-то холодное течение через обшивку лодки. Ничего подобного. Лишь невидимая тьма, испарина по всему телу, и все.

Как я говорю моим пациентам с ПТСР[52] – коих в безнадежном мире работников круизного лайнера хватает, – в современной медицине считается, что приступы паники возникают, скорее, по физиологическим, а не по психологическим причинам. Напоминание о любом случившемся с тобой дерьме воздействует непосредственно на самые базовые отделы твоей нервной системы, которые, основываясь на какой-то собственной памяти, подают сигналы к физиологическим изменениям, прежде чем ты осознаешь, что испугался. Паника начинается как реакция на вспотевшие ладони и одышку, а не наоборот.

Знание этого призвано помочь людям справиться с расстройством или хотя бы чувствовать меньше ответственности за свое сумасшествие. Возможно, это даже правда. Но здесь, на озере Омен, когда у меня темнеет в глазах, а бока мокрые от пота, когда на меня наводит жуть пресный водоем, отснятый и исследованный миллион раз, это знание мне не особо помогает. Единственное, кроме страха, о чем я могу думать, – это о том, как страх меня бесит.

После бассейна с акулами и смерти Магдалины прошли годы. Большая часть меня умерла вместе с ней. Но, похоже, бзик на подводных тварях ее не вернет.

Стоило ли подписываться на двенадцатидневный тур на каноэ? По оценкам экспертов, нет. И наниматься на круизный лайнер – тоже нет. И все же: Да какого хрена! Возьми себя в руки!

– Лайонел!

Зловещая жуть испаряется, словно не хочет, чтобы ее застукали со мной. Вайолет спустилась с утеса в каноэ. Лодку опять относит в сторону. С помощью так называемого гребка полукругом подгоняю ее обратно к скале.

Усевшись на место, Вайолет оборачивается и смотрит на меня:

– Ты в порядке?

– Да, конечно.

– Выглядишь ты скверно. Что случилось?

– Ничего. Все хорошо. Ну что там с рисунками?

– Все, как мы и ожидали.

Ожидали мы не многого. Описания этих пиктограмм на английском встречаются в книгах еще с 1768 года, а то и раньше. И радиоуглеродный анализ, и оджибве говорят, что рисунки вдвое старше. Однако это еще не полностью исключает обман – оджибве могли нарисовать их в 1767-м, используя рыбий жир двухсотлетней давности, – но вот Реджи Трегер тут, скорее всего, ни при чем.

Вайолет все еще пялится на меня:

– Ты уверен, что не хочешь мне о чем-нибудь рассказать?

– Нет, – отвечаю я, отталкиваясь веслом от скалы, чтобы продолжить путь.

Хотя бы это правда.

* * *

Мы вернулись на турбазу, а тут, оказывается, есть чем отвлечься от дурных мыслей. Во-первых, Дэл – мужик, который работает с Реджи, или на него, или хрен его знает, – встречает нас на пристани и сообщает, что Реджи просит нас присоединиться к остальным в домике администрации, он, мол, хочет сделать объявление. Во-вторых, в домике администрации, помимо компашки Уэйна Тена и, похоже, всего персонала турбазы, мы застали пятерых новых гостей. И один из них – Тайсон Гроди – знаменитость.

Гроди, должно быть, лет двадцать пять. Он – певец-танцор, начинал в бой-бенде. Попса, которую слышишь в такси по дороге в какой-нибудь экспатский бар, и думаешь, что поет черный мужик средних лет. У телок на круизных кораблях он всегда в секс-плейлисте.