– Ну все, перекур! – звучал над стадионом зычный голос сержанта, и измочаленный двадцатью кругами взвод облегченно вздыхал, расслабляя одеревеневшие мышцы.

– После ста отжиманий, – тихо добавлял Чувак с чуть заметной улыбкой. – После ста.

– Ста? – не поверив, выпучил глаза Сидорук. Он чем-то походил на командира – такая же круглая физиономия, пшеничные волосы, редкие брови, сквозь которые просвечивала красноватая кожа. Будто из одной деревни.

– Тебе – после ста десяти, вахлак! Кто еще не понял? Все поняли? Упали!

И падали, выставляя перед собой руки, сопели громко, на сороковом счете начиная хрипеть и стонать, и вконец обессиленные уже припадали к земле и не шевелились.

– Шестьдесят – должок! До следующего перекура! – довольно констатировал сержант.

Но удовольствие портил Вольф, который продолжал отжиматься, как заведенный, пока не выдыхал натужно: «Сто!» – и только тогда перекатывался на спину, раскинув онемевшие руки. Но сержант не давал ему отдохнуть.

– Представление закончилось! Встать! Бегом, марш! И Вольф вместе со всеми подхватывался на ноги, отряхивая на бегу руки, которых уже не чувствовал.

– А слабо Чуваку сто раз жопу лизнуть? – прохрипел кто-то в еле переставлявшей ноги толпе. Послышались злые смешки.

После обеда к Вольфу подошел москвич Коля Серегин. Он был на три года старше – призывался из института и потому оказался не со своими сверстниками. Может, из-за этого, может, оттого, что москвичей вообще не любили, но он ни с кем не сходился. Аккуратный, всегда чисто выбритый, в подогнанной форме, он старался держаться в стороне от общей массы, как бы подчеркивая, что ни в ком не нуждается и живет сам по себе.

– Зачем тебе это надо? – без предисловий спросил он, глядя в упор глубоко посаженными серыми глазами и небрежно затягиваясь сигаретой. В отличие от других новобранцев, смоливших все, что только можно – от «Примы» и «Лайки» до махорки и сухих виноградных листьев, Серегин курил «Мальборо» кишиневского производства. Даже на гражданке это была невиданная роскошь: у спекулянтов пачка шла по пять рублей, на эти деньги можно купить тридцать пять пачек «Примы». Здесь же, в песках, «Мальборо» не видели даже офицеры.

– Я вижу, что ты не выслуживаешься. Так зачем озлобляешь всех против себя? Думаешь, я не могу так гарцевать?

Серегин пошевелил могучими плечами, и Вольф подумал, что действительно, тот тоже способен справляться с нагрузками Чувака. Но почему-то этого не делает.

– Как вы не поймете – он же нас нарочно унижает, хочет по земле размазать! – запальчиво сказал Вольф. – Но ему надо, чтобы всех, до одного! А если хоть один выдерживает, значит, он своего добиться не может!

Москвич хмыкнул.

– Значит, ты за идею бьешься... Только для ребят это очень сложно. Они видят, что ты из кожи лезешь, а из-за тебя и им приходится пупок рвать.

– Что же, я каждому должен объяснять?

Серегин пожал плечами.

– Смотри сам. Только имей в виду: сегодня тебе «темную» будут делать.

– Что?! Кто?!

Не говоря больше ни слова, Серегин отошел. Вольфа будто по голове ударили. Несмотря на угрозу Иванникова, такого результата он не ожидал. Думал: болтнул со злости – и все...

А оказалось – вон как... Один против всех. Ну, положим, не против всех – тот же Серегин не подпишется, да и основная масса, как и в любом деле, останется в стороне... Но человек десять наскочут... Если днем, на улице – еще можно помахаться да убежать в случае чего. Но сонный, в постели, когда одеяла накинут... Тут нет ни одного шанса! Пойти к командиру? Или к майору Семенову – краснолицему особисту, который на собраниях пугает всю роту, а по отдельности заигрывает с каждым солдатом, приглашает заходить, беседовать «за жизнь», рассказывать, какие трудности... Нет, это не годится. «Темную», может, и сорвут, но тогда он станет уже не просто лизоблюдом, но и стукачом. А на самом деле он и не лизоблюд и не стукач, но доказать это можно только одним способом...

Прогулявшись несколько раз от стройки нового автопарка в казарму, он принес под гимнастеркой пяток кирпичей и спрятал их под матрац. Расшатал в тумбочке квадратную деревянную полку, теперь она свободно вынималась. Приготовил захваченный из дома маленький перочинный нож.

После отбоя, когда погасили свет и солдаты принялись укладывать, как положено небрежно сброшенную в контрольное время форму, он положил на подушку кирпичи, лег головой в ноги, прикрыл полкой низ живота и закутался в одеяло. Одной рукой он защищал живот, в крепко сжатом кулаке другой держал перочинный нож с открытым торчащим между пальцами шилом. Теперь главное – не заснуть. Но у нападающих та же проблема, поэтому вряд ли они станут долго тянуть...

И действительно, не прошло и двадцати минут, как с нескольких сторон быстро прошлепали босые ноги, на койку Вольфа полетели чужие одеяла, и тут же посыпались удары. Били в основном туда, где должны находиться голова и грудь, но вместо человеческого тела кулаки нападающих ударились о кирпичи и твердые доски, кто-то напоролся на шило, послышались крики боли, и град ударов мгновенно прекратился. Сдавленные возгласы, растерянные ругательства – босые ноги зашлепали в обратном направлении. Выпутавшийся из одеял Вольф вскочил и бросился преследовать обидчиков. Их боевой дух угас: разбитые костяшки и выбитые пальцы не располагают к дальнейшим подвигам.

Двоих он сшиб, не разбираясь, потом стал целеустремленно искать Иванникова, нашел и нокаутировал своей испытанной «двойкой»: голова – солнечное. Урок оказался впечатляющим: из восьми нападавших двое тяжело поднимались с пола, третий лежал без сознания, четвертый зажимал пропоротую, кровоточащую кисть и тихо скулил, двое осторожно баюкали разбитые кулаки, двое вернулись к своим койкам, но сделать вид, что они ни при чем, не могли из-за отсутствия одеял... Так и сидели напряженно на краешке обнаженных матрацев, словно спугнутые облавой проститутки.

– Ну давайте, кто еще хочет? – предложил Вольф. Желающих не было.

– Давайте, давайте... Вы все, а я один. Он шагнул вперед. Стоявшие на ногах испуганно попятились.

– Не хотите? Правильно. В Тиходонске я один против десятерых дрался... И вас всех могу положить рядком... Идите, забирайте свои одеяла. Да не бойтесь, не трону...

Победа была убедительной, и отношение к Вольфу резко изменилось. Но из случившегося он тоже сделал выводы.

Через несколько дней, когда взвод с пятого раза не уложился в норматив на штурмовой полосе, которую здесь называли тропой разведчика, сержант привычно нашел взглядом Владимира:

– Давай, Вольф, покажи пример. Вперед! Но он покачал головой.

– Все, товарищ сержант, передохнуть надо. Ребята одобрительно зашумели.

– Что?! – глаза сержанта сузились. – Это что за новости? Уложишься – передохнешь!

– Сил нет. Да и на ребят посмотрите – совсем выдохлись.