– Вы… Вы мне верите? – опять еле слышно спросила она.

Вместо ответа Дунаев привлек ее к себе. И вовремя – потому что дверь подъезда кто-то уже несколько минут тщетно пытался открыть с другой стороны. В образовавшуюся щель пролез парнишка, шмыгнул в темноту двора, а Олег приник к Татьяниным губам. Она была близка к обмороку. Что же это они делают? Разве можно? У него же жена и дети? Вроде бы… Два сына… И еще один маленький… Или нет… Может, этот маленький всего один? Ну так что же, что у Олега маленький сын… Она же не собирается разбивать семью и уводить отца от детей. Она так только… Слегка поддалась… Один разочек. Разве она не имеет права на минуту счастья? Она сейчас же оторвется от него и пойдет домой. Пусть Рудельсоны устраивают свои дела в другом месте…

Татьяна действительно хотела оторваться от Олега. И не могла. Ее руки, не подчиняясь воле и здравому смыслу, уже обнимали его за шею, касались волос и холодных щек. Его знаменитая кепка свалилась на мокрый газон, Татьянин толстый шарф мешал поцелуям. Олег попытался его расслабить и всего лишь отодвинуть от ее лица, а она задрожала так, будто он уже коснулся пальцами ее тела.

Дверь подъезда опять открылась, и они отскочили друг от друга, как какие-нибудь подростки, которых на месте преступления застукали родители.

– Здравствуйте, Танечка, – в унисон кивнули головами вышедшие прогуляться пожилые супруги с четвертого этажа и, как показалось Татьяне, посмотрели на нее с большим укором и, может быть, даже с презрением.

Она усиленно закивала в ответ, потому что говорить не могла. Когда пожилая пара прошла, Олег поднял кепку, отряхнул ее и водрузил на голову, потом взял Татьяну за руку и сказал:

– Пойдем.

– Куда? – выдохнула она.

– Честно говоря, не знаю. Просто пойдем. Куда-нибудь…

И они действительно просто пошли по питерским улицам, держась за руки, как старшеклассники на первом свидании. Спальный район освещен был плохо, что в данном случае оказалось очень кстати. Олег с Татьяной то и дело останавливались в особо темных местах и целовались как ненормальные, не замечая ни холода, ни опять начавшегося дождя. Татьяна уже разрешила себе продлить счастье с минуты, на которую рассчитывала у подъезда, на пару часов. Завтра ведь уже ничего не будет. Завтра она сразу отвернется от него и скажет: «Нет!», а сегодня… А сегодня пусть он еще разочек поцелует ее вон в той подворотне. Там так темно и даже какой-то навес имеется…

Под этим навесом они целовались долго и сладко. Именно под этим навесом Олег стал шептать ей: «Люблю, люблю… С ума схожу…» Татьяна чуть не плакала от странного остро-щемящего чувства, которое на четвертом десятке своей скучной жизни испытывала впервые. Никто никогда не говорил ей таких слов. Ее никогда еще не любили. Ее телом пользовался Володя Карпинский, вероятно, представляя при этом, как насилует скопом всех тех девочек, которые так жаждали его внимания, когда он был смуглым красавцем с чистым лицом, и которые мгновенно отвернулись от него в несчастье. Ею хотел воспользоваться и студент Женя. Он жаждал стать Татьяниным сексуальным наставником, ментором, гуру. О любви он даже не думал, а может, и не знал, что она существует. Ее порывался соблазнить записной бабник и сексмен Марк Рудельсон, намекая на то, что, кроме основного инстинкта, ничего другого в мире и не существует. Ошибаетесь, Марк Лазаревич! Существует! Олег говорит, что любит ее! И она ему верит!

Татьяна обнимала Олега и молилась, чтобы этот вечер и этот дождь никогда не кончались, чтобы никогда не наступало завтра, чтобы не уходило из ее души это новое острое чувство парения, растворения и невесомости. Может, оно, это чувство, и называется нирваной?

Под навес, громко переговариваясь, забежала еще одна парочка и в остолбенении остановилась перед Олегом с Татьяной. Молодой человек, а это был именно очень молодой человек, хмыкнул, покачал головой и повернул лицо к спутнице, тоже очень молоденькой хорошенькой девушке с абсолютно мокрыми волосами. Девушка залилась неудержимым смехом, парень подхватил, и парочка, обнявшись, опять выбежала на дождь.

– Мы кажемся им смешными, – сказала Татьяна.

– Пусть, – отозвался Олег и еще крепче прижал ее к себе.

Татьяна положила голову ему на грудь и задумалась. Конечно, они смешны: она, тетенька в вязаной шапочке, и мужчинка в благообразной кепочке, в шарфике в полосочку и в куртке «а-ля отец семейства». Они с Олегом сошли с ума. Пора остановиться. Порезвились – и хватит. Конец нирване. Всему конец. Татьяна резко отстранилась и сказала:

– Все. Пора домой.

– Что случилось, Таня? – спросил Олег. – Неужели эти дети тебя смутили?

– Не в них дело…

– А в чем?

– Все в том же… Ты чужой муж. Отец… Я и так позволила себе лишнего.

– Но ведь ты хотела! Я чувствовал! Ты же с радостью…

– Я и не отказываюсь, – горько сказала Татьяна, – только ничего этого больше не нужно. – И она быстро пошла прочь от Олега.

Он хотел догнать, но она сделала рукой такой резкий запрещающий жест, будто ударила его по щеке.

Татьяна шла по улице и убеждала себя, что завтра окончательно откажет Олегу. Она слишком хорошо знает, чем кончаются подобные адюльтеры. Она училась в выпускном классе, когда с матерью вдруг начали происходить странные вещи. Она неожиданно остригла длинные волосы, которые всегда укладывала тяжелым узлом на затылке, закрепляя крупной деревянной заколкой со шпажкой. Татьяна даже представить не могла маму без узла и шпажки, даже с волосами до плеч, а она вдруг сделала невозможно короткую, как тогда говорили, тифозную стрижку. И сразу резко помолодела, хотя и раньше выглядела очень неплохо. В отличие от дочери, незаметной и русоголовой, Лидия Германовна была темной шатенкой с каштановым отливом и с янтарными глазами. С волосами, вставшими густым ежиком, накрашенная помадой интенсивно-коричневого цвета, она стала похожа на актрису. Татьяна очень радовалась тому, что она так похорошела, гордилась ею и долго не понимала, отчего отец ходит таким мрачным и злым. Однажды она неожиданно увидела маму на Невском проспекте рядом с высоким красивым мужчиной в военной форме. Она и тогда ничего плохого не подумала. Мало ли у мамы знакомых. Разве Татьяна всех знает! Она даже подошла бы к маме и поговорила бы с ней, если бы они вместе с военным не впрыгнули в подошедший троллейбус.

А потом отцу надо было ехать в командировку. На разных заводах страны он налаживал какое-то оборудование и довольно часто и надолго уезжал из дома. Но в тот раз ему очень не хотелось уезжать. Татьяна видела, с какой тоской он смотрел на маму и с каким отчаяньем прощался с ней, будто уезжал навсегда. А мама отводила в сторону свои янтарные глаза и кривилась, когда отец пытался поцеловать ее в дверях. Дальнейшие события развивались, как в фильме ужасов. На следующий же день после отъезда отца Татьяна неожиданно пришла домой из школы раньше. По причине приезда комиссии по инспектированию школьного здания, которое находилось в аварийном состоянии, учеников распустили по домам сразу после первого же урока. Татьяна снимала в прихожей пальто, когда в коридор выскочила мама, босая и в незастегнутом на пуговицы халате, который придерживала обеими руками. Избегая смотреть дочери в глаза, она попросила ее срочно сходить за хлебом. Она стала вытаскивать из стоявшей на столике у зеркала сумочки кошелек. При этом полы скользкого шелкового халата выскользнули из ее пальцев, и Татьяна увидела, что под ним на матери нет нижнего белья. В большой задумчивости она вышла на лестницу с деньгами в кулаке, потом вспомнила, что вчера вечером купила целую буханку круглого ржаного – и вернулась. В прихожей она застала того самого красивого военного, с которым видела маму на Невском. Военный строго поздоровался с Татьяной, будто бы был членом комиссии по изучению аварийного состояния школьного здания, и зашел объявить Лидии Германовне, что школу развалила именно ее дочь. Мама была уже в черной толстой юбке и глухом свитере. Она почти вытолкала военного за дверь, посмотрела на дочь виноватым взглядом, скрылась в другой комнате. Татьяна размышляла над всем увиденным. Конечно, она все поняла, да и не могла не понять, потому что уже занималась тем же самым с Карпинским. Но одно дело она, Татьяна, которая никому ничего не должна, и другое дело мама, у которой есть муж и дочь. Татьяне не нужен этот красавец-военный. Ей было очень хорошо втроем с мамой и отцом. А маме? Конечно, внешне высокий и красивый военный был не чета отцу, обыкновенному мужчине среднего роста, с широкими залысинами надо лбом. Отец был добрым, щедрым и хорошо играл на гитаре. Они с Татьяной были большими друзьями.