В свете своих новых знаний о взаимоотношениях мужчины и женщины Татьяна уже могла бы дать отцу парочку советов, но разве посмела бы. Родители даже не могли предположить, что она, их дочка, Танечка, Танек, как звал ее отец, уже имеет сексуальную связь. И с кем! С соседом! И с каким соседом! С прыщавым Карпинским, которого она еще и выше почти на полголовы! Татьяна тогда впервые назвала вещи своими именами и почувствовала отвращение к самой себе. Одно дело целоваться-миловаться в полутемной зашторенной комнате, отключив зрение и мыслительные процессы. И совсем другое – дать себе трезвый отчет о собственных действиях при свете белого дня. Разве она имеет право осуждать маму! Ее военный по сравнению с Карпинским – ходячая аллегория красоты и здоровья.

Татьяна сидела в пальто на диване очень долго и не знала, что ей лучше предпринять. Может, все-таки сходить за хлебом? Или наконец раздеться и сесть делать уроки? Но разве тут сядешь? Часть учебников и тетрадей находятся там, где закрылась мама…

Звенящей тишины квартиры первой не выдержала Лидия Германовна. Она выскочила из Татьяниной комнаты, встала перед ней, сложив руки крестом на груди, будто защищаясь от взгляда дочери, и заговорила короткими рублеными фразами:

– Ты все видела. Ты все поняла. Мы с отцом разведемся. Изменить ничего нельзя.

Татьяна молча пожала плечами в пальто.

– Я понимаю, ты меня осуждаешь, – продолжила мама и еще раз повторила ключевую фразу: – Изменить ничего нельзя.

Татьяна еще раз пожала своим пальто.

– Изменить ничего нельзя, – в третий раз без всякого выражения сказала Лидия Германовна.

Татьяна решила больше не пожимать плечами, а дать матери понять, что она очень хорошо ее расслышала.

– Я понимаю… – проговорила она.

– Да что ты понимаешь! – бросила ей мама и опять вышла из комнаты. Из-за стенки послышались глухие звуки рыданий.

Когда вернулся из командировки отец, обстановка в квартире Громовых сделалась совершенно невыносимой. Казалось, что каждая вещь в доме находится под напряжением и от каждого прикосновения к чему-либо во все стороны с шипением разлетаются искры. Обитатели квартиры больше не разговаривали друг с другом. Они кричали. В каждом слове, в каждой невинной фразе виделся особый, потаенный смысл и дьявольская подоплека. Тон, конечно, задавали родители, но очень скоро и Татьяна втянулась в порочный круг подозрений, инсинуаций и лжи. Она, как и все, огрызалась, отлаивалась и врала.

Скоро ей стало казаться, что отец тоже ведет двойную жизнь. А потом она увидела и его с другой женщиной, очень миловидной, с таким же тяжелым узлом волос на затылке, какой носила мама до стрижки, только светло-русого цвета. Однажды отец даже привел эту женщину домой и уединился с ней в комнате дочери именно тогда, когда Татьяна с Лидией Германовной были дома и обедали на кухне. Мама со звоном бросила ложку на стол. Татьяна пыталась делать вид, что это ее не касается. Она молча ела суп, но чувствовала, как волна раздражения разливается по всему телу. С какой стати родители превратили ее комнату в отдельный кабинет для свиданий?! Там уже не продохнуть от перемешавшихся в гремучую смесь флюидов их ненависти и любви!

Родители подали на развод и стали заниматься разменом квартиры. При этом в пику друг другу они то и дело приводили в Татьянину комнату своих возлюбленных, в чем отец преуспел гораздо больше, поскольку мамин кавалер был человеком военным и более занятым, чем отцовская пассия с русым узлом на затылке. Квартира на улице Некрасова раскалилась добела. Она извергала вулканические огнедышащие выхлопы. Татьяне казалось, что вот-вот откуда-нибудь, например из кухонного вентиляционного отверстия под потолком, забранного узорной решеткой, хлынет неуправляемый поток смертоносной лавы и превратит квартиру и жизнь проживающих в ней трех человек в руины древних Помпей. Так оно и случилось.

Татьяна жалела отца. Ей казалось, что он встречается со своей тяжеловолосой дамой назло маме. Скоро ей представился случай в этом убедиться. Она проснулась ночью от громких голосов за стеной. Родители уже давно разучились говорить друг с другом тихо и совсем перестали ее стесняться. Татьяна думала, что они опять бранятся и, как всегда, разят друг друга язвительными, уничижительными фразами, но вскоре поняла: тональность очередной ссоры совершенно другая. Да и не ссора это вовсе! Отец кричал маме, что по-сумасшедшему любит ее, что готов ради нее на все: бросить работу, уехать в другой город, в другую страну, на другую планету, в любое другое место Вселенной, где только она сможет забыть своего майора Прокоповича. Мама рыдала, называла отца милым Сашенькой и умоляла простить ее, потому что ничего не может с собой поделать и любит только одного майора. Тогда из-за стенки, от отца, Татьяна впервые услышала, что майор женат, что у него двое малолетних детей, мальчик и девочка, и что на чужом несчастье своего счастья не построишь. Мама отвечала отцу: как же он не понимает, что жить с нелюбимыми – это тоже несчастье. А отец твердил, что, с одной стороны, с его, любовь к маме имеется в наличии и она огромна, а значит, это уже не такое уж большое несчастье; а если они уедут, например, к его родне в Нижний Новгород, то мама сможет забыть… Мама возражала, что забыть не сможет… И все это «сможешь – не сможешь», «люблю – не люблю» крутилось колесом до самого утра.

А потом отец опять вынужден был уехать в командировку. Уезжал он с такой страшной тоской в глазах, что заразил ею Татьяну, и она никак не могла освободиться от состояния тревоги и самых дурных предчувствий. Однажды вечером она готовила уроки, а мама, как уже повелось, отсутствовала и наверняка где-то проводила время со своим майором. Татьяна радостно выбежала в коридор на звонок, потому что ожидала свою подругу Тамару. Вместо Тамары пришла высокая худая женщина в элегантном темно-синем пальто, с белокурыми кудрявыми волосами до плеч и очень бледным лицом. Она спросила Лидию Германовну. Когда Татьяна сказала, что матери нет дома, та все-таки попросила разрешения войти. Татьяна посторонилась, женщина вошла в коридор, скинула прямо на стойку с обувью свое красивое пальто и опустилась рядом на стул.

– Вы будете ждать маму? – удивленно спросила Татьяна.

Женщина, которая без толстого пальто казалась совсем тоненькой и прозрачной, изучающее посмотрела на Татьяну и вместо ответа на вопрос сказала:

– А вы ведь совсем взрослая девушка…

Татьяна вынуждена была кивнуть. Что есть, то есть. Она даже порадовалась, что это уже стало заметно постороннему глазу. А женщина вдруг заговорила горячо и сбивчиво. Она оказалась женой майора Прокоповича. Она рассказывала Татьяне, которой совсем не хотелось это слушать, про своих детей, восьмилетнего сына Вовочку и пятилетнюю дочку Сонечку; о том, как они хорошо жили и как майор их всех любил до тех пор, пока на его горизонте не появилась страшная женщина Лидия Германовна. Татьяна вовсе не считала свою маму страшной женщиной, более того, последнее время мама была самой несчастной, растерянной и запутавшейся женщиной на свете. Что-то в этом роде Татьяна и сказала жене майора Прокоповича, а та закрыла лицо ладонями и начала беззвучно плакать, сотрясаясь всем телом. Татьяна совсем растерялась.