«Итальянский мореплаватель (Энрико Ферми) только что высадился в Новом Свете. Туземцы дружелюбны».

На самом деле это означало, что в экспериментальном урановом котле, построенном под трибунами стадиона Чикагского университета, впервые в мире удалось осуществить цепную реакцию деления урана. В первый действующий котел было заложено более шести с половиной тонн урана и почти тридцать семь тонн окиси урана, а также триста пятьдесят тонн очищенного графита (тяжелую воду американцы не использовали).

Уже к концу 1942 года началось проектирование мощного плутониевого завода в Ханфорде (США), где планировалось строительство четырех ядерных котлов с водяным охлаждением. Мало того, одновременно с плутониевой, американцы развернули масштабные работы по созданию еще одного типа атомной бомбы, снаряженной ураном-235 (именно «урановая» бомба была позднее сброшена на Хиросиму; в Нагасаки янки применили плутониевую атомную бомбу). Для получения чистого урана-235 в 1943 году началось строительство двух заводов в Оак Ридже (штат Теннеси) – в долинах, находящихся в семнадцати милях друг от друга.

Таким образом, к февралю 44-го Соединенные Штаты вплотную приблизились к созданию атомного оружия, оставив далеко позади как Германию, так и Советский Союз. Но даже перед американскими учеными-ядерщиками стояло огромное количество проблем – не говоря уже о немцах и русских. Неудивительно, что тетрадь профессора Зайцева была нужна всем!

18 февраля, Фриденталь

1

Капитан Шмидт аккуратно положил телефонную трубку, встал из-за письменного стола и подошел к окну кабинета. В помещении пока царил полумрак, но скупое февральское утреннее солнце робко проглядывало сквозь разрывы в серых облаках, освещая верхушки вековых тополей, надежно прикрывающих с воздуха приземистое здание канцелярии. Офицер расстегнул верхнюю пуговицу мундира и открыл форточку – подставив лицо под освежающий ветерок, устало помассировал виски, потом вернулся к столу. Подвинув аппарат внутренней связи, набрал номер секретного отдела:

– Здесь Шмидт. Мне только что звонили из Берлина, лично штандартенфюрер Вайс из 6-го Управления.

Выслушав собеседника на том конце провода, удовлетворенно заметил:

– Всегда поражался вашей интуиции, майор. Да, именно по «Кроту». У вас все готово к переброске?

В ответ Штольц подробно доложил о мерах, связанных с подготовкой «легенды», фиктивных документов, разработанном маршруте перехода через линию фронта и других оперативных мероприятиях по операции «Золотое руно».

Выслушав доклад, капитан дал отбой и откинулся на высокую спинку кожаного кресла. Он чертовски устал за последние три недели – с тех пор, как Скорцени оставил его старшим во Фридентале и отбыл на фронт. Конечно, работы хватало и раньше, но сейчас круг обязанностей вкупе с ответственностью выросли многократно. Шмидт нажал на кнопку электрического звонка под столешницей, и почти тотчас на пороге вытянулся обершарфюрер Хольцаугель:

– Заварите мне кофе, Ганс, да покрепче!

– Яволь, герр гауптман! – Эсэсовец бесшумно прикрыл дверь.

Через десять минут он внес небольшой поднос с дымящимся кофейником, сахарницей и фарфоровой чашкой, которые сноровисто выставил на стол перед начальником, предварительно постелив белую салфетку. Шмидт небрежно махнул рукой, и Хольцаугель молча удалился.

Выпив две чашки крепчайшего кофе, капитан почувствовал прилив бодрости и с удовольствием выкурил первую за сегодняшнее утро сигарету: в последнее время он чересчур много дымил, и теперь решил себя ограничить – не больше десяти сигарет в сутки. Затем, включив настольную лампу, раскрыл лежащую на столе зеленую папку и углубился в чтение.

Естественно, в своей теперешней должности, помимо «Золотого руна», Шмидту приходилось заниматься массой других оперативных разработок и текущих дел – включая вопросы снабжения и прочей, как он выражался, «хозяйственной дребедени». Но, как кадровый абверовский офицер, Шмидт сосредоточился в первую очередь на агентурных вопросах – прочие дела, насколько это было возможно, он переложил на плечи заместителя, обер-лейтенанта Вагнера, а также коменданта «специальных курсов» Кребса. Сейчас капитан читал показания командира моноплана «Арадо-332» майора Герца – по поводу неудачной попытки эвакуации раненых из отряда подполковника Шерхорна. Следователь гестапо уже опросил всех членов экипажа и старшего группы диверсантов Феликса – тому пришлось вернуться в связи с ранением. Ничего подозрительного в этом эпизоде следователь не обнаружил: о чем имелся подшитый к делу протокол.

Подвинув телефонный аппарат, Шмидт связался с лазаретом, который располагался неподалеку – метрах в трехстах от канцелярии.

– Как обстоят дела с агентом Феликсом? – спросил он старшего врача, доктора Кремера, весьма кстати оказавшегося у телефона.

– Это тот русский, которого позавчера вывезли из-за линии фронта?

– Да, тот самый.

– С ним ничего серьезного, господин капитан. Пуля прошла навылет через мягкие ткани левого плеча…

– Мне это известно, – нетерпеливо перебил врача Шмидт. – Как быстро сумеете поставить его на ноги?

– Если в буквальном смысле, то уже сегодня я разрешил ему вставать с кровати и передвигаться в пределах палаты – естественно, недолго. Он еще слаб, потерял много крови. Однако дней через десять-двенадцать…

– Я все понял, Кремер. Не жалейте препаратов крови для переливания, лекарств – ну, в общем, вам виднее. Плюс усиленное питание! Мне нужен этот агент!

– Сделаем все возможное, господин капитан, для его скорейшего выздоровления!

– Очень на это надеюсь.

Шмидт положил телефонную трубку и, откинувшись на спинку кресла, закинул руки за голову. Это была его любимая поза для размышлений. Через несколько минут, очевидно, придя к определенным умозаключениям, он энергично подошел к стоящему в углу массивному стальному сейфу – там хранились личные дела некоторых из особо ценных агентов, задействованных в настоящее время в ряде важнейших операций. К таковым относился и Дубовцев Иван Григорьевич, имеющий оперативный псевдоним Феликс.

Достав его «дело», капитан вернулся к столу и, закурив вторую за утро сигарету, начал неспешно перелистывать страницу за страницей. Собственно, Шмидт не раз знакомился с биографией Феликса, в том числе в личных беседах, но сейчас ему захотелось еще раз уточнить некоторые детали – на то были особые причины.

2

В то время как Шмидт перелистывал его «Личное дело», Дубовцев лежал на покрытой синим полушерстяным одеялом панцирной койке в небольшой двухместной палате – соседняя аккуратно заправленная кровать пустовала. Пара невзрачных тумбочек, крохотный столик у окна и стул составляли все казенное убранство помещения – еще металлический умывальник справа от двери. Иван только что вернулся с перевязки: на нем была коричневая больничная пижама, под полурасстегнутой курткой (в палате было тепло) белели свежие бинты на левой стороне груди. Опершись здоровой рукой о край кровати, Дубовцев встал – при этом поморщился от боли в раненом плече. Придерживая за локоть левую руку, которая была подвязана широкой черной лентой, перекинутой через шею, сделал несколько неуверенных шагов. Дойдя до двери, он медленно вернулся к столику, что находился рядом с кроватью, и тяжело опустился на стоящий тут же стул. Хотя Иван прошел не больше четырех-пяти метров, он почувствовал головокружение и слабость в ногах: учащенно билось сердце, на лбу выступили капельки пота.