— Зачем вы послали Зака? — спросила я.

Мой отец сделал невинное лицо.

— Но я этого не делал, — ответил он после долгой паузы. — Я не стал бы так поступать.

Я хранила молчание и смотрела на отца, не отрывая от него взгляда.

— Я попросил Зака позвонить, — уточнил он. — Ничего больше. Я думал, что, может быть, ты поговоришь с ним.

— Зак явился ко мне в квартиру без предупреждения, сам открыл дверь, и я бы не сказала, что меня это сильно обрадовало.

— В утешение могу сказать тебе, что он хорошо усвоил урок, — произнес отец, отводя взгляд и садясь на зеленый виниловый стул с металлическими ножками. Затем он отклонился назад, скрестил руки на животе и тяжело вздохнул.

— Бог ты мой, — сказала я, расстроенная и смущенная. — Он что, побежал к тебе с жалобами? Как маменькин сынок?

Я сознавала, что веду себя как двенадцатилетняя девчонка, и от того, что я понимала, насколько нелепо звучат мои слова, мне было еще хуже. Наконец-то я стала видеть, в чем суть проблемы: когда я имела дело со своими родителями, то вела себя, как маленький ребенок. И знаете, ужаснее всего то, что им это нравилось.

— Ты с кем-нибудь встречаешься, Ридли? — спросил меня отец, стараясь, чтобы его голос звучал легко и непринужденно.

— Папа, я здесь не для того, чтобы мы обсуждали подобные вопросы.

— Нет?

— Нет, папа. Я хотела спросить о дяде Максе.

Никто бы не смог назвать моего отца красавцем. В традиционном понимании этого слова. Но даже я, его дочь, видела, как неотразимо он действует на женщин. Я еще ни разу не встречала женщину, которая бы не ответила улыбкой на его внимательный и доброжелательный взгляд. Привлекательность моего отца ощущалась не на уровне внешности. На его лице отражалась тысяча оттенков его внутренних переживаний. У него была сломана переносица — напоминание о детстве, проведенном на рабочих окраинах Детройта. Волевой подбородок не оставлял сомнений в том, что его обладатель не замедлит проявить силу своего характера, если того потребуют обстоятельства. У отца были светло-голубые глаза, в которых отражалось его настроение; как правило, в них светилось сочувствие или нежность. Я видела, как меняются его глаза, когда он охвачен заботами и волнением. Я видела, как они превращаются в две узкие щелочки, когда отца постигало разочарование или же он ощущал обиду или гнев. Но ни разу до этого я не видела, чтобы его глаза выражали пустоту, которую невозможно было разгадать. В ответ на свой вопрос я столкнулась со стеной безмолвия, словно в комнате появилось привидение погибшего дяди Макса.

— Ридли, разве мы не показали тебе всю силу нашей любви? — спросил меня отец. — Разве мы не отдавали тебе все, что требовалось, на уровне эмоций, чувств? Разве мы тебе хоть в чем-то отказывали? Разве ты не ощущаешь себя успешной женщиной, которая нашла свое место во взрослом мире?

— Да, папа, конечно, — ответила я, и тяжелое чувство вины затопило мое сердце.

— Что же тогда происходит? Ты решила переложить на нас все грехи за то, что не получилось? Я не думал, что мне придется столкнуться с этим. Я никак не ожидал этого от тебя. От Эйса, но не от тебя.

Снова меня сравнивали с братом. С тех самых пор как Эйс ушел из дома, он превратился в постоянное напоминание о семейном позоре. Он стал воплощением неблагодарности и коварства. Каждый раз, когда меня сравнивали с братом, я чувствовала себя так, словно меня окунают в ведро с холодной водой. Мою душу переполняла целая гамма эмоций: стыд, несогласие, злость, и я ощутила, как густой румянец заливает мои щеки.

— Но при чем здесь все это? — тихо спросила я.

Лицо отца осветилось искренним недоумением, так как он не ожидал, что его замечание вызовет такую реакцию.

— Ты хочешь сказать, что твой вопрос не имеет отношения к тому, о чем мы беседовали на днях? — Он говорил с негодованием, которое показалось мне не вполне искренним. — Твоя мать все еще сильно расстроена.

— Папа, — сказала я.

Он задержал на мне взгляд, отвернулся, а затем посмотрел на меня снова.

— Что же ты хочешь узнать?

Действительно, а что я хотела узнать? Эйс сказал, что мне стоит спросить о дяде Максе и его «благотворительности». Но мне казалось, что такой вопрос прозвучал бы по меньшей мере дико.

— Есть ли что-то, что я должна знать о дяде Максе?

Отец покачал головой и посмотрел на меня довольно хмуро.

— Почему ты мне задаешь все эти вопросы? Откуда это настроение?

Я не ответила ему, а просто прислонилась к стене и уставилась в пол. Я услышала, как мой отец вздохнул, а затем взглянула на него и увидела, что он повернулся к окну.

— Сколько времени уже ты поддерживаешь связь с Эйсом?

Я смотрела на отца во все глаза. Его лицо по-прежнему хранило печальное выражение. Но теперь в его взгляде хотя бы появились какие-то эмоции. Я все еще не могла забыть о том, как отец отреагировал на упоминание о дяде Максе.

— Довольно долгое время, но я полагаю, что ты об этом знаешь.

Лампы заливали комнату резким светом. Я слышала в коридоре шаги медсестер, заглушаемые коврами. Кто-то остановился поболтать, а вот кто-то рассмеялся. До меня только теперь дошло, что Зак все это время передавал отцу все, что касалось моей жизни. От этой мысли мне стало противно и горько.

Отец пожал плечами.

— Лучше пусть Эйс поддерживает связь с тобой, чем живет в полной изоляции. Я не мог достучаться до него в течение многих лет. Но почему ты мне ничего не рассказала?

Я ощутила приступ гнева.

— Рассказала? Мне же не разрешалось даже имя его произносить после того, как он ушел из дому! — ответила я, срываясь на крик. Я заметила, что у меня дрожат руки.

Отец кивнул. Он подошел ко мне, положил мне руки на плечи, и я снова почувствовала знакомый запах «Олд Спайс». Я вспомнила и о том, что этот аромат всегда ассоциировался у меня с запахом дождя и вечерним часом — временем прихода отца с работы.

— Мне так жаль, Ридли, — сказал он, настойчиво заглядывая мне в глаза. — Мы неправильно решили этот вопрос. Я знаю, что мы должны были поступить по-другому.

— Теперь это не имеет значения, папа, — произнесла я, отодвигаясь от него. — Я хотела сказать, что все в порядке. Я все понимаю.

Я ощутила, что этот неожиданный поворот уводит меня от темы нашей беседы.

— Мы чувствовали себя такими несчастными, Ридли, такими обиженными. Особенно твоя мама. Мы не знали, как поступить. Я понимаю, что с нашей стороны это было проявлением эгоизма. Нам жаль, что все обернулось такой драмой, честно.

Я снова ощутила себя виноватой. Я села на стул, который отец занимал за минуту до этого, опустила голову на руки и посмотрела на колени. У меня внезапно разболелась голова, и я почувствовала себя сбитой с толку. Я не ожидала, что разговор примет такой оборот.