Эти фразы уже всплывали в моей памяти, но сейчас я точно смогла определить, что последняя фраза принадлежала Борису. Его запах, которым был пропитан весь кабинет, неприятно защекотал ноздри. На мгновение мне показалось, что я стою не там, а совсем в другом месте, в какой-то квартире, наверное. Я чувствовала, что была там не одна, но видела только Бориса: он, как и я сейчас, рассматривал фотографию, только на ней была изображена женщина.

"Восхищался им… Был настоящим волком… Семья… Слабость… Для хищника… Непозволительная роскошь…"

За голосом Бориса, звучавшем где-то в отдалении сознания, последовал оглушительный выстрел.

Перед глазами все поплыло. Ноги начали подкашиваться, но я устояла, вслушиваясь в повтор того, что я, кажется, слышала в больнице:

"Родилась в рубашке… не задела ничего важного… ушиб… головы… разрывы… к чему … жестокость… Два дня… в розыске… нельзя держать на… делать?.."

Я приложила руку к зажившему ранению, которое, казалось, начало кровоточить. Это причиняло адскую боль, которую я будто испытывала за двоих – за себя и за кого-то еще, к кому также относился тот звук выстрела.

В голове образовалась каша. Мысли накладывались одна на другую, толкаясь и перемешиваясь, сбивая с толку, толкая то в одну сторону, то в другую. Одновременно с этим я будто слышала навязчивую песню, слова которой я не могла разобрать. Ее название крутилось вместе с мотивом, буквально срывалось с языка, но я лишь надрывно глотала воздух и беззвучно шевелила губами.

Приступ или что бы это не было прошел также внезапно, как и начался. Голоса и выстрелы исчезли, схлынула и боль, забрав с собой дрожь и темные пятна с глаз. Жаль, что мысли не ушли. Их клубок превратился в шипящих змей, шевелившихся внутри меня и так и норовящих укусить каким-нибудь отдаленным и не четким воспоминанием или еще чем-нибудь, способным лишь ухудшить мое нынешнее состояние.

Кое-как я добрела до своей комнаты в сопровождении Алеши, готового в любой момент подхватить меня, если я начну падать, но будто чувствовавшего, что раньше времени ко мне лучше не прикасаться, а просто быть моей тенью.

До вечера я провалялась на кровати, отказавшись от обеда и ужина. Сумерки за окном садились все увереннее и настойчивее, а я так и не набралась смелости развернуть проклятый леденец и узнать, что же скрывалось под его оберткой.

Я была настолько потеряна, что даже не могла определить, в каком состоянии находилась, потому что я себя не знала. Я не знала, почему в доме не было моих вещей, я не знала, почему Борис не носил обручального кольца, я не знала, что хотел сказать мне Паша и за что Борис убил его, и, если честно… Если честно, то я не знала, хотела ли я на самом деле знать, что было под оберткой, ведь правда – она не всегда приносит облегчение и ясность, а часто приносит новые вопросы и последующий за ними хаос.

Я зажгла ночник и, поднявшись с кровати, подошла к окну. На улице снова пошел дождь, омывая то место, где вчера…

Я оборвала собственную мысль и зажмурилась, прогоняя видение. Может, мне все привиделось? Ведь у меня была травма головы, меня некоторое время накачивали лекарствами, плюс я ничего не помнила и от напряжения и волнения запросто могла себе что-то нафантазировать.

Это все было, конечно, резонно, но, как и во всем, что имело отношение ко мне, оно было неоднозначным, а я устала от бесконечных "кажется", "может быть", "я не знаю", "я не помню, но что-то чувствую". Это было не правильно и не могло продолжаться и дальше.

Знаю, я зарекалась насильно заставлять себя что-либо вспоминать во избежание срывов, что было вовсе не безосновательным, учитывая то, что со мной произошло. Подробностей я не знала и не помнила, и то, что со мной произошло на данный момент было не более, чем дурным сном, осадок которого давно растворился в сознании.

Однако в свете того, что Борис сделал с Пашей, которому я была не безразлична, я поняла, что такая стратегия не имела смысла, так как, придерживаясь ее, я просто плыла по течению, как какое-то бревно, вместо того, чтобы самой держать руль и брать тот курс, что нужен был мне, а именно курс на то, что, как и сказал Паша, я не потеряла, а просто спрятала глубоко внутри себя и только теперь по настоящему хотела это вернуть. Должна была хотеть вернуть! Должна!

Я достала из кармана конфету на палочке и, аккуратно сняв с нее обертку, развернула. На ее внутренней стороне была написана всего одна фраза: он не твой муж.

Перечитывая ее снова и снова, я оставалась абсолютно спокойной и хладнокровной. Думаю, что в глубине души я это знала, а даже если нет, то это ведь было так же очевидно, как и то, что Борису я не должна была верить.

С самого начала, то есть с первой секунды в больнице, когда я увидела Бориса и его представили мне как мужа я не почувствовала никакого отклика ни в себе, ни в нем, кроме разве что смазанного впечатления, что между нами была какая-то история, но точно не любви. Дом был для меня чужим, ничего моего в нем не было и даже то, во что я была одета на самом деле принадлежало не мне, а ему, Борису Ангелову, хозяину города, у которого я по неизвестной мне причине была пленницей.

Паша знал это и хотел мне рассказать, за что и лишился жизни. Он знал, что со мной произошло и, возможно, даже знал из-за чего это произошло. Я этого не помнила. Пока нет, но это было вопросом времени и желания, а и то, и другое у меня было в достатке.

В темноте под размеренный шум дождя мне думалось хорошо. Мысли текли сами в нужном направлении и самый простой выход, то есть бегство, отпал почти сразу.

Территория дома тщательно охранялась, на нее было просто так не попасть и ее было просто так не покинуть. Даже если бы я смогла преодолеть забор, куда бы я пошла? Ничего не помня я была легкой мишенью и, как бредово не звучало бы, мне лучше всего было оставаться здесь. По крайней мере, пока я не решу, что делать и буду достаточна сильна, чтобы приступить к действиям.

Страх, который завладел мной после убийства Паши, смылся дождем, как и потерянность, неуверенность, робость и все прочее, что было после выписки из больницы.

Во мраке чужой комнаты, чужого дома со мной что-то произошло, во мне будто что-то перемкнуло и пустота оставшаяся от былой жизни заполнилась горько-сладкой жаждой мести. Не только за себя, но и за Пашу, и за кого-то еще, кого я пока не помнила, но чувствовала в сердце боль от потери.

Борис сказал, что моя мать умерла, отца и брата убили, а больше никого у меня не было. Еще он сказал, что я полезная, что с ним мы связаны до самой смерти и это больше, чем любовь. Думаю, что так оно и было. Было, есть и будет.

Он забрал меня к себе и хотел убедить, что я его жена. Я не знаю, зачем, но обязательно узнаю, а пока… Что ж… Ты, любимый, хотел жену? Будет тебе жена!

– Ты куришь? – спросила я Алешу, косо посматривающего на меня.

К завтраку я не притронулась, позволив себе выпить только кофе. От долгого сидения в кресле тело немного затекло, но вставать я пока не собиралась.