– Это ваше счастье, что я тут парней не застал! Леокадия,брось окурок, а то руку сожжешь, дурища! Ну вот что, девки, быстро заметайтеследы оргии и собирайте на стол! Мы голодные! Ольга, грей ужин, чтобы к приходуматери все было чинно-благородно.

Мы, поняв, что гроза прошла стороной, метнулись выполнятьприказание, но я все время чувствовала, что этот Леонид то и дело на меняпосматривает. Но он же такой старый!

– Лёка, смотри, как он на тебя лупится, – шепнула мнеОлька. – Потрясающий мужик, между прочим.

– А сколько ему лет?

– Тридцать четыре.

– Но он же старик!

– Много ты понимаешь! Мужчина в самом соку!

Почему-то от ее слов меня бросило в жар.

Потом мы вчетвером ужинали, и Леонид вызвался меняпроводить. Я была жутко смущена, но в то же время мне это польстило. Олькауспела нашептать, что он очень крупная шишка для своего возраста, без пятиминут доктор наук и еще, что он вдовец.

У него была бежевая «Волга». Это меня добило. Самое смешное,что он тоже был смущен.

– Куда вас отвезти, Леокадия?

– До ближайшего метро. А то мне далеко.

– Нет уж, я вас до дома довезу. Вы где живете?

– В Черемушках.

– Значит, едем в Черемушки. Какое у вас имя красивое –Леокадия. Никогда не встречал девушек с таким именем. Только по радиослыхал – Леокадия Масленникова, певица такая есть. Знаете?

– Знаю.

– А вы, значит, актрисой быть собираетесь?

– Да.

– У вас получится. Вы красивая, и голос у вас...

– Этого еще мало.

– Ну и талант, наверное, есть, если приняли в институт...

– Этого тоже еще мало.

– А что же еще нужно? Блат?

– Нет, везенье.

– А вы разве невезучая?

– Да нет, не сказала бы...

– А парень у вас есть? Хотя что я спрашиваю, еще бы... такаядевушка...

И что-то в его голосе было такое, что я испугалась. Что-тотакое, что бывает раз в жизни... так мне тогда показалось. И я почему-тоответила:

– Нет, парня у меня нет. Был и сплыл.

– А сколько вам лет, Леокадия?

– Девятнадцать.

– Ох, грехи наши тяжкие, – засмеялся он.

– Какие грехи?

– Замуж хочешь?

– Что? – перепугалась я.

– Замуж за меня пойдешь?

Это было романтично, как в кино, но настолько дико...

– Что, страшно? – нежно улыбнулся он.

– Да, – призналась я.

Потом он говорил, что именно в этот момент полюбил меня.

Поженились мы только через год. Многие девочки мнезавидовали, а Ольга Густавовна, наш педагог по сценречи, с грустью сказала:

– Для актрисы такой муж – не в радость.

– Почему?

– За границу тебя выпускать не будут.

– Подумаешь! – фыркнула я. – Не больно-то ихочется. Как послушаешь рассказы о заграничных гастролях, с души воротит.Бульонные кубики, сырокопченая колбаса и консервы... Это же так унизительно...

Она очень внимательно тогда на меня посмотрела, как будто впервыевидела.

– В чем-то ты права, наверное. И все-таки, когда труппауедет, а ты останешься... И если в кино будешь сниматься, никаких тебекинофестивалей.

– Почему? А московский? – смеялась я. Я была ужевлюблена на всю катушку. А театр... Что театр, наверное, я смогу без негообойтись.

И он тоже без меня смог. Ни в один московский театр меня невзяли. И кто-то посоветовал мне прослушаться на радио. Лёня был счастлив. Содной стороны, я при деле, при профессии, а с другой, никто меня в лицо незнает, никакая звездная болезнь мне не грозит. К тому же диктор всесоюзногорадио – это звучало...

Я долго пробыла на кладбище, хотя погода стояла ужасная.Дождь, холод. Но мне хорошо вспоминалось там, было грустно и нежно на душе. Онбыл самой большой моей любовью, даже единственной, все остальное не в счет.

После его смерти были претенденты, как говорится, на руку исердце, но я даже представить себе не могла другого мужчину рядом с собой, водной квартире. Лёня никогда меня не раздражал, даже удивительно. Он был неприхотливи очень благодарен в быту, никогда не лез в женские дела. У него было своебольшое дело в жизни. И он любил меня, несмотря на многочисленных баб, которыхя про себя называла «подножным кормом». Мучилась из-за этого, но твердознала – любит он только меня. И это было важнее всего. Я сидела на лавочкепод зонтом и вспоминала, вспоминала... Все-таки я – счастливая женщина, вмоей жизни была настоящая большая любовь, и мы прожили вместе так много лет...Внезапно мне стало холодно. Пора уходить. Прощай, Лёнечка...

...Выйдя из лифта, я услышала странные звуки. Как будто вквартире били посуду. Я испугалась. Звон разбитого стекла повторялся состранной периодичностью. Я дрожащими руками отперла дверь и бросилась на кухню.Пол был усеян осколками. Стаська с застывшей на лице странной гримасой сиделана стуле и швыряла на кафельный пол блюдца от кофейного сервиза.

– Ты спятила? Прекрати сейчас же! – заорала я.

Она подняла на меня глаза и все же с той же гримасойшмякнула об пол очередное блюдце.

У меня от ужаса волосы на голове зашевелились. Она что, сума сошла? Но нельзя поддаваться панике.

– Станислава! – Я грохнула кулаком по столу. – Я стобой разговариваю.

Бац! Еще одно блюдце разбилось вдребезги.

Я схватила телефонную трубку и сделала вид, будто набираюномер.

– Скорая психиатрическая? Приезжайте скорее, моя внучкасошла с ума. Записывайте! Городецкая Станислава Юрьевна, семнадцать лет,школьница... Буйное помешательство.

– Лёка, перестань! Лёка!

Я положила трубку.

– Очухалась?

– А ты что, сдала бы меня в психушку? – злобноприщурилась она.

– Можешь не сомневаться. Говори, что стряслось?

– Я поеду в Америку!

– Что?

– Что слышала!

– Не смей хамить!

– Я поеду в Америку!

– Ну поедешь, а зачем же стулья ломать?

– Какие стулья?

– Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, чтонаделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?

– Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы никогдане пьем.