– Да что-то я никакого парня на горизонте не вижу.

– Ну, милая моя, мало ли чего ты не видишь. А я вот головудам на отсечение, что она уже не девица.

– Что? – ахнула я.

– А что ты так пугаешься? Это только нормально в еевозрасте.

– Ты придуриваешься или дразнишь меня? Ты не знаешь, чем этогрозит? – рассвирепела я. – Тебе хорошо, у тебя два сына, и те давновзрослые, а я... у меня.

– Прекрати истерику! Все равно это должно случиться, еслиуже не случилось. Не хочешь же ты, чтобы она осталась старой девой?

– Нет, больше всего на свете я хочу, чтобы она вышла замужза нормального хорошего парня.

– Ишь чего захотела! Как это было у кого-то из классиков:«Зять – это любезный молодой человек, который берет на себя расходы посодержанию моей внучки?»

– У классика была не внучка, а дочь.

– Ну, кажется, этот любезный молодой человек у тебя ужепоявился за океаном.

– Дай-то бог, чтобы у Адьки все было хорошо, чтобы такиежертвы не пропали даром... Господи, Герочка, я так хочу ее видеть...

Вечером позвонила Натэлла, вся в слезах. Умерла ЛидаКокорева, наша однокурсница, похороны завтра в десять тридцать утра.

– Как грустно, – сказала я.

Лида была самой красивой девушкой на курсе, подавала большиенадежды, еще студенткой с огромным успехом снялась в нашумевшем фильме, вышлазамуж за модного кинорежиссера, и, казалось, звездная карьера ей обеспечена, ноу нее был тяжелый характер, она умудрилась испортить отношения со всеми вокруги в результате к тридцати годам осталась у разбитого корыта. В кино ее неснимали, в театре она была, что называется, на выходах, иногда играла что-то нарадио, в годы перестройки торговала трусиками на Рижском рынке и начала пить.Однако в последнее время ее стали довольно активно снимать в сериалах, онаиграла в основном озлобленных баб с едва уловимыми следами былой красоты, и,надо заметить, играла хорошо, сочно. И вот внезапная смерть.

– Надеюсь, ты пойдешь на похороны? – строго спросилаНатэлла.

– Даже не знаю... наверное, надо.

– Что значит – наверное? – возмутилась она. –Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.

– А на каком кладбище?

– На Донском. Там могила ее мамы... Ты не думай, я за тобойзаеду.

Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либожутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий.Мы встретили массу знакомых.

– Девочки! – подбежала к нам Валя Огородникова, нашбывший комсорг. – Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах ивстречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки...

– По сколько? – деловито осведомилась Натэлла. – Акто устраивает поминки?

– Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюродная сестра,но... Надо помочь.

Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.

– Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!

– Куда? – опять-таки в один голос спросили мы.

– На поминки!

– Да нет, спасибо, мы не пойдем, – сказала я. –Мн?? на работу надо...

– Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь... Ладно,девчонки, спасибо вам, я побегу...

– Спасибо за «девчонок»! – сказала уже ей вследНатэлла. – Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все большемамашами. Или бабусями даже.

– Обрати внимание, что большинство баб выглядит все-такиприлично, а мужики... Ты глянь, что с Никитой стало... А Володя...

– Грустно, подруга... И Лиду жалко, только-только началаоправляться...

Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло многонароду, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделяласьпрелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только вджинсах и дубленой курточке.

– Кто эти ребята? – спросила я.

Натэлла всегда все знала.

– Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.

Надо заметить, что настоящее горе было написано только налицах этих ребят.

Первым выступил какой-то хмырь, который завершил своюневыносимо казенную речугу словами:

– Пусть земля ей будет прахом!

Все ахнули.

– То есть, конечно, пухом, – поправился он, ничуть несмутившись.

– Кто этот болван? – спросила я у Натэллы.

– Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы, междупрочим.

– Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.

– Зато погляди, как он собой доволен.

Между тем слово предоставили тургеневской барышне.

– Дорогая Лидия Филипповна... Тетя Лида... – голос унее дрогнул, – нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали длянас. Мы никогда вас не забудем, честное слово... – И она расплакалась.

– Слава богу, есть кому по ней плакать, – сказалаНатэлла.

Вскоре народ стал расходиться.

– Натэлла, я хочу к Лёне заглянуть...

– Я знала. И даже цветы купила. Ты иди, а я схожу за ними.Они в машине остались.

– Ты не видела, у ворот торгуют цветами?

– Я тебе половину своих отдам, там много.

Натэлла была чудесной подругой и знала меня как облупленную.

Я еще издали заметила у Лениной могилы какую-то женщину. Ктобы это мог быть? Она стояла, опустив голову, спиной ко мне. Как ни дико этозвучит, в душе шевельнулась ревность. Но, с другой стороны, мало ли у него былознакомых и сослуживцев, в том числе и женского пола? Я прибавила шаг. И тут жезапнулась. Нет, надо подождать Натэллу, а то эта баба подумает, что я дажецветов ему не принесла. И тут же Натэлла догнала меня с большим букетом белыххризантем.

– Вот, тут десять. Четыре мне, тебе шесть. Ой, а кто этотам?

– Не знаю!

– Пошли, узнаем.

Снег скрипел под ногами, и женщина обернулась. Она быланемолода, но явно моложе меня. Эффектна. Темные волосы, темные глаза, яркийчувственный рот. На могиле лежали шесть красных роз.

В глазах ее мелькнуло смятение.

– Добрый день, – сказала она. – Я работала сЛеонидом Станиславовичем. Он был замечательный человек и начальник... Он такпомог мне в жизни... Я никогда его не забуду...

Она явно узнала меня, но я никогда ее не видела.

– А как вас зовут?

– Алла, Алла Генриховна. Знаете, я живу не в Москве и вотприехала... и пришла на могилу. Всего вам доброго!