— Что ты однажды бросишь меня, как когда-то это сделала моя мать! — выкрикнула Мейсон, не в силах больше сдерживаться.

— Я не твоя мать, — спокойно ответил он. — Как ты можешь не доверять себе, Мейсон? Как ты можешь этого не чувствовать? Или, может быть, ты недостаточно доверяешь мне, чтобы ответить на мою любовь?

Это был конец. Он видел это по ее лицу, по глазам, по тому, как она от него отшатнулась.

— Любовь — это прыжок веры, Мейсон. Вера и доверие к любимому. В нашем случае для тебя это никогда не имело значения, не так ли? Что бы я ни сделал, этого никогда не будет достаточно. — Как только эти слова слетели с его губ, он понял, что это правда. Он повернулся и зашагал прочь от конюшен, прочь от Мейсон, прочь от последней надежды, которая еще теплилась в его сердце.

Дэнил мертвой хваткой вцепился в стакан с виски. Он не знал, то ли швырнуть его через весь кабинет, то ли раздавить пальцами. Она снова ушла. Несмотря на все, что они пережили за последний день, несмотря на все, что произошло между ними… несмотря на его любовь к ней… Она все равно ушла.

— Тебе, наверное, лучше поставить стакан, пока ты не поранился.

— И вам обоим, наверное, стоит перестать торчать в дверях, — обратился Дэнил к Антонио и Димитрию.

Он наблюдал, как они осторожно переступили порог его кабинета.

— Тебе кофе, Антонио? А тебе, Димитрий, виски? А что я получу?

— Меня. — Голос матери прорезал темный водоворот бурлящих в нем эмоций.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказала она, кивнув Антонио и Димитрию.

— Ваше величество, — пробормотали они в унисон и попятились к выходу.

Элизабет одарила их чарующей улыбкой, и они вышли из комнаты.

Дэнил был слишком зол, чтобы удивиться приходу матери.

— Тебе не следует с ними флиртовать. Они женатые мужчины.

— Я не понимаю, о чем ты, — беспечно ответила она. Ее тон только еще больше разозлил его.

Он поставил стакан с виски на стол, прямо на послание премьер-министра.

— Она ушла?

— Да, — коротко бросил он. — Послушай, мама, у меня нет времени обсуждать это сейчас. Меня ждет премьер-министр.

— Подождет.

— Не говори глупостей. Нельзя заставлять премьера ждать.

— Не называй меня глупой. — В голосе матери прозвучала ледяная нотка. Та самая, которая всегда заставляла его слушаться. — Я не просто твоя мать. Я — королева, и я занимаюсь этим гораздо дольше, чем ты, Дэнил Неджем аль-Арейн. Конечно, министр подождет, ты можешь заставить его подождать. Есть вещи более важные, а есть те, которые могут подождать.

Дэнил был на взводе, но, когда он увидел свою мать, такую царственную и сильную женщину, он почувствовал гордость.

— Возможно, я давно воспринимаю тебя как королеву, а не как мать, — сказал он, и легкая печальная улыбка тронула уголки его рта.

— Возможно, ты давно позволил мне быть королевой, а не только твоей матерью, — ответила она, жестом приглашая его сесть, как будто это был ее кабинет, а не его.

Он старался не обращать внимания на то, что в ее присутствии снова чувствовал себя маленьким мальчиком.

— Я хочу поговорить о том времени, когда ты вернулся из Америки.

Дэнил поморщился. Сердце снова заныло.

— Не сейчас, — выдавил он.

— Я думаю, сейчас самое подходящее время после всех этих лет. Я долго хранила молчание, и, возможно, мне не следовало этого делать. Ты вернулся из Штатов совсем другим человеком. Я имею в виду не возраст, а жизненный опыт.

— Там много чего произошло.

— Я знаю, — сказала она тихо и печально.

— Я так не думаю.

— Я знаю, Дэнил. Ты мой сын. Я же не слепая и не глупая. То же могу сказать и о персонале, которому мы платили, чтобы он заботился о тебе и присматривал за тобой.

Дэнил был потрясен. В глазах матери он увидел сочувствие, понимание и печаль.

— Я так сожалею о том, что с тобой случилось, вернее, с вами обоими. Я не могу… — Королева запнулась, и ее глаза заблестели от слез. — Как же это страшно — потерять ребенка, да еще так рано…

Дэнил поднял руку, чтобы остановить ее слова, точно так же, как это сделала с ним Мейсон. Сочувствие, простое утешение, которое его мать была готова предложить… Это было чересчур.

— Должно быть, это было ужасно для вас обоих. Память о ребенке останется с тобой навсегда, но, как ни эгоистично это может сейчас прозвучать, я хочу, чтобы мой сын смеялся, улыбался и любил. Я хочу снова видеть и слышать тебя таким, каким ты был до трагедии.

— Я люблю ее.

— Я знаю.

— И она ушла. Снова.

— Почему?

— Потому что боится, что я брошу ее, как это сделала ее мать.

Элизабет какое-то время молчала.

— Она сказала, что не любит тебя? — наконец спросила она.

— Нет, — признал он.

— И ты позволил ей уйти.

Дэнил выругался вслух.

— Я не могу держать ее здесь против ее воли, мама.

— Тогда, возможно, она права, что ушла.

— Как ты можешь так говорить? — В его голосе прозвучала боль, которую он не мог больше скрывать.

— Дэнил, я люблю тебя. Но когда она ушла от тебя, тебе понадобилось десять лет, чтобы снова обрести веру. А она была ребенком, когда ее бросила мать. Как думаешь, сколько времени потребуется, чтобы оправиться от такого?

Вопрос застал его врасплох. Его мысли метались от одного факта к другому, но цеплялись за то, что казалось самым незначительным.

— Как ты узнала, что она была ребенком, когда ее мать ушла?

— Я много чего знаю, Дэнил.

— Ясно.

— Мейсон Макоулти вела совсем другую жизнь, по сравнению с нами.

— Я знаю. Простая девушка из австралийской глубинки…

— Я не об этом. Сколько ей было лет, когда ушла ее мать?

— Два года.

— А что ее отец?

Дэнил невольно улыбнулся, вспомнив грубоватого, простого человека, который явно блефовал, отправив его к дочери без палатки, верхом на лошади, которую Дэнил вынужден был постоянно пришпоривать.

— Хороший. Честный.

— Любящий отец?

— Да, по-своему.

— То есть он не говорил о любви к дочери, а скорее доказывал делами.

Дэнил посмотрел на мать, пытаясь понять, к чему она клонит.

И тут его осенило. Как он показал Мейсон, что любит ее? Он ожидал, что ее боль испарится за один день? Он позволил ей оттолкнуть себя, вместо того чтобы бороться вместе с ней, бороться за нее. И тогда, и сейчас. Дэнил испытал настоящий шок. Все это время он винил ее за то, что она ушла от него, но на самом деле он сам отпустил ее. Возможно, он обманывал себя, думая, что это было то, чего она хотела, но он знал… теперь он знал, что ему было легче отпустить ее. Ему надо было остаться с ней и противостоять их горю и страхам. Это было бы болезненно, но они бы справились. Вместе. Все это время… Чувство вины накрыло его с головой. Где же его пресловутое чувство долга? Куда делась его любовь к Мейсон?