— Блокада? — уточнил Котов, разглаживая блестящие усы.

— Полная, Никита Петрович. Помимо всего прочего, пацаны Мамая проведут парочку акций устрашения. Это еще больше ускорит процесс.

— Если все так хорошо, как ты мне тут рассказываешь, Олежка, то что делают в поселке посторонние?

— Посторонние?

Летягин задержал руку, потянувшуюся за очередным помидором.

— Во-первых, на дачу прикатил сынок этих… — Котов поморщился, припоминая. — Артемовых, да. А документы по-прежнему у него, и мне это совсем не нравится.

— Исправим, Ники…

— Заглохни! Не перебивай.

Летягин опять зажал руки между ногами. Котов махнул рюмку и, не закусывая, продолжал:

— Во-вторых, на мою землю… — Он уже считал землю своей. — На мою землю прорвался какой-то залетный хмырь. Обосновался у Антоновой… Там что-то с бабулькой приключилось, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, Никита Петрович. Повесилась там одна. Старость — не радость.

— Но внучка ее жива, — сказал Котов со значением. — А теперь еще и не одна оборону держит. Тот человек, который с ней, здорово моих ребят помял. — Он опять выпил, вращая покрасневшими глазами. — Они утаить хотели, но на мордах все написано. Короче, Мамай их разговорил и дал мне знать. И думаешь, я обрадовался?

— Нет, — покачал головой Летягин. — Я так не думаю. Но вы не беспокойтесь, Никита Петрович. — Он чуть не ляпнул «не извольте беспокоиться», так внушительно смотрелся хозяин в роскошном халате с золотым шитьем. — В понедельник я поеду туда и…

— Завтра! — перебил Котов. — Завтра же, Олег. Вместе с воскресеньем у тебя будет ровно восемь суток. Это твой крайний срок. Дедлайн, как у вас, нынешних, принято говорить.

Летягин вздрогнул. Термин, конечно, был ему знаком, но в данных обстоятельствах прозвучал он уж очень зловеще. Дословно это переводилось как «мертвая линия», то есть последняя черта. В данном случае ничего иносказательного тут не было.

— Хорошо, — сказал Летягин. — Завтра поеду. Я все дела отложу, только поселком заниматься буду. С утра до ночи.

— Э, нет. — Котов пьяно поводил перед собой указательным пальцем. — Так не пойдет. Не с утра до ночи, а круглосуточно. А в следующее воскресенье поглядим, может, ты там навсегда останешься. Пожизненным дачником. Или посмертным.

Довольный своим остроумием, он захохотал. Летягин еще сильнее съежился в кресле, сжимая вспотевшие ладони коленями. Они у него заметно дрожали. И руки, и ноги. Его уже всего потряхивало.

— Мандраж пробил? — понимающе хохотнул Котов. — Это хорошо, это правильно. Когда человек боится, он ответственно к делу подходит. Верно я говорю?

Летягин молча кивнул, потому что слова не протискивались сквозь сжавшуюся гортань.

— А почему ты не пьешь, не закусываешь?

Брови Котова недоуменно поднялись. Летягин дико взглянул на стол, что-то взял, сунул в рот, принялся жевать, не ощущая вкуса.

— А водочки?

— Я… Не хочется, Никита Петрович.

— Ну, не скромничай, не скромничай. Бери-ка штоф. Нет, не в рюмку, из горла. Давай, давай. До дна. За успех мероприятия.

Котов выжидающе уставился на гостя. Под этим тяжелым взглядом отнекиваться было невозможно. Сам не понимая, как у него это получается, Летягин запрокинул графин и стал глотать горючую жидкость, почти не морщась, как воду. Водки было много, но она закончилась. Дыша, как после кросса, Летягин поставил графин и посмотрел на Котова. Дар речи к нему так и не вернулся, зато дрожь прошла. И словцо «дедлайн» уже ничего не значило. Пусть только в данный момент, но уже хорошо.

— Поплыл? — спросил Котов, ласково улыбаясь.

— Нормально, — ответил Летягин, к которому вернулся голос, ставший неожиданно грубым, с сипотцой.

Это вызвало у него сильнейшее дежавю. Все это уже однажды было.

В ранней юности Олежка Летягин, чтобы угодить вожаку дворовой гопоты, повадился таскать из домашнего бара то коньячок, то винцо, покупая себе бутылками безопасность и неприкосновенность. Расчет поначалу оказался верным. Неблагополучные подростки Летягина не трогали, беспрепятственно пропускали через двор в любое время суток, даже, случалось, останавливались поручкаться и поболтать о том о сем. Поскольку родители работали в медицинской сфере, спиртное в их доме не переводилось: тот шампанское поднесет, этот джином угостит или бурбоном.

Беда заключалась в том, что Летягин и сам помаленьку пристрастился к алкоголю, угощая напитками не только хулиганье, но и своих гостей, так что запасы стали редеть как-то очень уж быстро и заметно. К тому же отец поймал четырнадцатилетнего отпрыска с запашком перегара и устроил ему сильнейшую взбучку. Но хуже всего, что, посовещавшись, родители пришли к выводу, что доля вины лежит и на них, превративших дом в настоящее питейное заведение. В один прекрасный день отец сгреб все бутылки и куда-то отвез, а тот алкоголь, что приносился с работы, был взят на строжайший учет.

И начались у Летягина-младшего трудные времена. Некоторое время ему удавалось избегать встреч с бывшими покровителями, но безвылазно всю жизнь дома не отсидишься. Ему напомнили, что хорошо бы выставить магарыч, он пообещал и юркнул в парадное. Раз прокатило, другой. А потом Летягина предупредили, что он должен уже ящик коньяка или виски, на выбор. И проценты растут, счетчик тикает.

Промучившись ночь, Летягин понял, что влип. Тянуть время дальше не имело смысла. Нужно было идти на поклон Кузьме, так звали главное пугало двора и школы. Похитив из родительских кошельков некоторую сумму денег, он отправился на заброшенную стройку, где обычно ошивались днем хулиганы. Он нашел их в «штаб-квартире», где шла игра в карты. Весь бетонный пол вокруг драных матрасов был заставлен литровыми картонками дешевого винного пойла.

Кузьма выслушал Летягина с неожиданным спокойствием, покивал понимающе, поднял стеклянный взгляд и спросил:

— Значит, пустой пришел?

— Нет, Кузьма. Вот, я бабок вместо алкоголя принес, возьми.

Вожак протянутую руку проигнорировал, продолжая сверлить взглядом Летягина.

— Говоришь, и сам тоже к батиным запасам прикладывался?

— Было дело, Кузьма.

— И сколько ты за раз выпивал?

— А?

— На! Сколько выпить можешь, спрашиваю?

— Ну, по-разному, — помялся Летягин, чуя подвох, но не зная какой. — Полбутылки, думаю.

— Водяры?

— Там в основном ром был. Коньяк, виски…

— У нас вискаря, конечно, нет, — сказал Кузьма, вставая и разминаясь. — Но в пересчете на градусы полпузыря крепкого — это как литр портвейна. Давай, показывай, как это у тебя получается.