– Лучше бы я дрова пилил, – вздохнул Пашка.

Пилить бесконечные завалы сухостоя, который казаки завозили летом цельными стволами – так выходило быстрее, – было делом выматывающим и муторным. Но во дворе острога хотя бы не дуло…

– Чтоб я сдох! – резко остановился казак и протер глаза, не веря увиденному. – Не может быть… Лодка!

Он подхватил палку, ударил в било, подошел к внутренней стороне стены и крикнул вниз высунувшемуся Кольше Огневу:

– Лодка на воде! Челнок маленький, три путника всего!

– Наши?

– Не похоже!

– Кого же это несет в неурочное время? – Оставшийся в остроге за старшего кормчий скрылся в мастерской, но скоро вышел в тулупе еще с двумя мужиками, и все вместе они отправились опускать мост и открывать ворота. Пока управились, пока дошли до берега – лодка почти добралась до цели, и Кольша ахнул: – Митаюки?!

– Она, оглашенная, – подтвердил другой казак. – Да еще голые все! Чисто обезумели!

Назвать гостей совсем уж голыми было нельзя: девушка была одета в сарафан, поверх которого куталась в меховой плащ, молодые сир-тя были в кожаных кухлянках и малицах. Однако для зимнего Студеного моря это было все равно что ничего.

– Ловите их, кутайте и отогреваться тащите, – распорядился кормчий. – Опосля разберемся, зачем примчались. Давай!

Мужчины приняли лодку, рывком вытянули ее на берег почти на всю длину, потом так же решительно извлекли изнутри синюшных гребцов, завернули их в собственные, сброшенные с плеч тулупы, чуть не бегом поволокли к воротам.

Митаюки выбралась сама, повисла на шее кормчего:

– Кольша, как я по тебе соскучилась! – и расцеловала его в обе щеки.

– Да ладно тебе… – хмыкнул мужчина, дружелюбно похлопал ее по спине. – Эк тебя понесло в такую погоду! Беги, грейся.

Где в остроге самое теплое место, чародейка знала отлично, и потому сразу отправилась на кухню, к непрерывно пылающим очагам. Радостно обняла нескольких знакомых стряпух, с которыми успела поладить еще до ухода, немного погрелась, осмотрелась.

Замерзших почти до полного бесчувствия гребцов, чудом удержавших весла до самого прибытия, уже приняли в свои объятия местные девушки сир-тя. Назвать их невольницами после нескольких лет было, наверное, уже нельзя. Казаки захваченных пленниц особо не сторожили, и кто хотел – вполне мог удрать. Раз остались – значит, не очень-то и вырывались.

Девушки раздели парней, осторожно отогревая, растирая лица и кисти, уложили на лавку между очагами, чтобы жар лился на тела сразу с двух сторон.

– Я вижу, они попали в хорошие руки, – сделала вывод темная ведьма, вышла из кухни и открыла дверь в избу воеводы. – Настя? Ты дома?

– Митаюки-и-и!!! – Воеводская жена схватила ее, обняла, закружила. – Приехала! Как, откуда? Надолго, навсегда? Ой, подожди, что же я тебя? Ты небось оголодала с дороги? И жажда мучает. Сейчас я тебе сбитеня налью. Тебе всегда нравился!

Темная ведьма с трудом сдержала улыбку.

Дружба с женой атамана означала быть в курсе всех планов, событий и неприятностей. Так что из рук Насти Митаюки похвалила бы и отвар осиновой коры. Но… Но эта высокая и сильная, широкобедрая белокожая женщина стала первым человеком за последний месяц, который искренне обрадовался их встрече.

– У меня для тебя подарок. – Чародейка достала из-за пазухи ожерелье, бусинки на котором заменяли костяные фигурки птиц, рыб, драконов и людей. – Малышу твоему будет интересно любоваться. Как, кстати, сынишка твой? Растет?

– Он уже говорить даже пытается, Митаюки!

Разговор зацепился за животрепещущую для хозяйки тему и потек, потек журчащим ручейком, сворачивая с одной темы на другую. О том, как и чем переболел мальчик, что ест, а чем давится; что готовить вообще трудно, так как самых простых и привычных продуктов просто нет, от муки до гречи. И, может, теперь, когда в далекой Москве поменялся государь, Настя с Иваном наконец-то смогут вернуться назад, к обычной жизни.

Черная ведьма, услышав такое, вздрогнула, как от удара, и переспросила:

– Поменялся русский царь?

– Иоанн Васильевич преставился, Федор Иоаннович взошел, – подтвердила хозяйка, подливая гостье в миску какого-то супа. – У Ванечки ссора с одним из бояр, к царю близких, случилась. Давно, знамо, не сейчас. Вот от гнева царского сторонясь, он в здешние края и отправился. Ныне же государь другой, и бояре приближенные поменялись. Коли так, то опасаться нечего, можно и домой…

Митаюки вскинула руку к груди, к бешено забившемуся сердцу.

Да, ради такого известия стоило перебраться через море! Воевода собрался вернуться на Русь! Оставить наконец-то Матвея в покое, перестать мешаться под ногами.

А если из двух главных и сильных атаманов один исчезнет, то власть на Ямале достанется кому?..

Боясь спугнуть удачу, черная ведьма поспешила сменить тему:

– Кондрат сказывал, Устинья вернулась?

– То верно, – согласилась Настя. – Токмо обижается она за что-то и в остроге жить не желает. На Драконье болото перебралась, поселок там у сир-тя. Местные Устинью чуть ли не за целительницу почитают, так что осела крепко, не отпустят… Чего-то ты в лице изменилась, Митаюки, побледнела. Нечто съела чего? Тебе плохо?

– Мне хорошо, – зевнула чародейка. – С холода, да в тепло, да еще накормила ты вкусно на изумление и сытно. Вот и сморило.

– Так ты ложись, отдыхай! Я сейчас постелю. Ванечка в походе, места много.

* * *

Митаюки провела в русской крепости три дня – играя с детьми, кого-то хваля, о ком-то беспокоясь, давая мамам советы по излечению малышей; избавила Кольшу Огнева от боли в застуженной руке, заговорила двум девкам амулеты от дурного глаза, отстояла с Афоней Прости Господи службу в его островной часовне, оставила Насте два поклада, наговоренных на послушание мужа, – и отплыла, к великому разочарованию купающихся в ласках и внимании воинов. Местные девушки соскучились по облику смуглолицых и узкоглазых сир-тя, а тут – такие красавцы! Да еще – в опустевшем остроге, все свободные мужчины которого отправились на поиски добычи и приключений.

В путь челнок тронулся поздно вечером – в те недолгие часы, когда над морем обычно устанавливался штиль. Только это да энергичная работа веслами спасли Ямгаву и Нявасяда от очередного переохлаждения. Лодка шла всю ночь, а когда колдовское солнце стало разгораться – оно оказалось уже достаточно близко, чтобы отогреть путешественников после студеного перехода.

Весь день они плыли вдоль берега, благо северный ветер подгонял гребцов в спину, а поднятые им волны были попутными и пологими. К новым сумеркам путники причалили к берегу, воины наломали веток с сухого кустарника и натаскали пожухлой травы, соорудив на сырой и холодной земле пухлое широкое ложе.

Но земля была не только студеной. Она была мертвой. Митаюки-нэ, даже не сливаясь воедино с окружающим миром, ощущала, как гасится в зародыше любая жизнь, как чахнут, не проклюнувшись, семена и застывают, не развившись, зародыши в яйцах, отложенных птицами и драконами. Кто-то наложил на эти земли проклятие – смертное, жестокое, беспощадное. Кто-то, слишком сильный, чтобы Митаюки-нэ смогла развеять наведенное колдовство.