– А где ты ее взял? – спросил Моховой.

– Один русский подарил на рыбалке, Ряпуновым назвался. Что с Антонидой-то? – успел сказать Степан. И снова потерял сознание.

Когда Моховой вышел из реанимации, к нему подошел грузный седой человек в сером, видавшем виды плаще.

– Комиссар Бросс, криминальная полиция, – представился он. – Вы, как я понимаю, господин Моховой. Это вы вызвали «скорую» в «Русский замок»?

– Да, я.

– Вы нашли их…

– В бане, в русской сауне.

– По первоначальному диагнозу, они отравились угарным газом. Раньше такое бывало в этой сауне на вашей территории?

– Не припомню, господин комиссар.

– С ними кто-то был еще?

– Насколько я понял со слов пострадавшего, нет…

– Не могли бы вы рассказать мне подробнее, о чем вы говорили только что с вашим соотечественником?

– Он сказал мне всего несколько слов. Спросил, что с женой. Я сказал, что с ней занимаются врачи. Он поблагодарил меня за то, что я вызвал «скорую».

– И все?

– И все, – сказал Моховой.

Бросс знал, что Степан не был так прост, как казался. Они познакомились еще в те времена, когда существовал Советский Союз. Тогда за загородной резиденцией советского посольства днем и ночью следили сотрудники самых секретных служб. Бросс в дела их не вмешивался, потому что всеми такими делами занимался Париж, а начальству, как известно, виднее. Сам он в «Русском замке» появлялся, как правило, лишь один раз в год – на Первое мая, когда там собирались вместе семьями все советские и приезжали гости изо всех коммунистических миссий. Каждое посольство устанавливало на лужайке «Русского замка» свой буфет, и начиналась всеобщая «братская» пьянка, которая заканчивалась обычно за полночь. Бросса в такие дни приглашали к столу самого русского посла вместе с мэром города, но долго они там не задерживались, отдавая лишь дань вежливости бывшим союзникам по войне с Гитлером, о которой жителям Манга по сей день напоминает разрушенный немцами мост. Выпив свою рюмку водки и закусив ее «траурным бутербродом» из черной и красной икры, Бросс перебрасывался парой фраз с офицером безопасности посольства, единственным изо всех его сотрудников, который официально признавался в том, что он – офицер КГБ. Обычно при этом присутствовал и Степан, который провожал его до самых ворот замка, где и вручал ему «кадо» – традиционную бутылку водки и банку икры. Получалось, что это вроде бы лично от Степана. В посольстве учитывали такие тонкости и никогда не ставили комиссара в дурацкое положение своими подарками. Затем Бросс проверял свои посты на парковке и по всему периметру замка. На пьяных дипломатов, возвращавшихся в Париж, смотрели обычно сквозь пальцы, следя лишь за тем, чтобы они не задавили кого-нибудь в Манге.

После того, как красный флаг над советским посольством в Париже сняли и вместо него подняли бело-сине-красный, первомайские пьянки в Манге прекратились, народу туда из Парижа приезжало все меньше. Ходили слухи, что новый посол, назначенный якобы сами Ельциным, повыгнал из посольства всех сотрудников КГБ, прикрывавшихся дипломатическими паспортами либо какой-то другой «крышей». И, видимо, это действительно было так, потому что и агентов секретных служб, денно и нощно наблюдавших за «Русским замком» в Манге, будто ветром сдуло. Бывало, что целыми неделями там находились только Степан Козырев со своей женой Антонидой, а из Парижа никто не приезжал даже на уик-энд. По старой памяти Степан здоровался с Броссом, если встречался с ним на улицах Манга. Но по-французски он говорить так и не научился, и дальше диалога на уровне «са ва?» – «са ва!» разговор не шел. Вспомнив об этом, Бросс заметил про себя, что без переводчика со Степаном поговорить не удастся, и решил, что наутро обязательно надо добыть кого-нибудь с русским языком. А Моховому он сказал:

– Если у вас найдется завтра минуточка, загляните к нам в комиссариат, чтобы мы оформили ваши показания. Все-таки у нас на руках труп…

– Хорошо, – сказал Моховой и, кивнув на прощание комиссару, быстро пошел к выходу.

– Подождите, – остановил его Бросс. – А где вы были весь этот день?

– Я целый день пробыл в российском посольстве, вот телефон, можете туда позвонить, – ответил Моховой. На том они и расстались.

С утра во вторник доктор Фидо подготовил все анализы по вскрытию погибшей Антониды Козыревой и анализ крови ее чудом выжившего супруга. Комиссар Бросс сам зашел к нему в кабинет и с порога спросил:

– Ну что, отравление угарным газом?

Фидо хитро сощурился.

– Можно поставить и такой диагноз, – ответил он. – Но он будет поверхностным.

– Поясни, – попросил Бросс, заранее готовясь к подробной лекции. Фидо был ходячей медицинской энциклопедией и всегда охотно приобщал профанов к своим знаниям.

– Угарный газ или оксид углерода, – пояснил Фидо, – не имеет ни цвета, ни запаха, и поэтому отравление происходит незаметно. При соединении угарного газа с гемоглобином в крови образуется карбоксигемоглобин, вследствие чего нарушается тканевое дыхание, блокируются дыхательные ферменты. Оксид углерода оказывает также нейротоксическое действие. Различают отравления легкой (при концентрации карбоксигемоглобина от 15 до 30 %), средней (30–40 %) и тяжелой степени (до 50–60 %). При легком можно отделаться головной болью и рвотой. При среднем – будут наблюдаться мышечная слабость, ухудшаются зрение и слух. Появляются одышка и тахикардия. А вот при тяжелом – наступает потеря сознания, развивается кома, из которой больной может и не выйти. Как это и случилось с женой нашего пациента. В крови супругов Козыревых карбоксигемоглобин обнаружен. Но, представь себе, не в смертельных дозах. Около тридцати процентов. Не было на их теле и типичных для отравления угарным газом ярко выраженных пятен. Так что, не исключаю, угарный газ здесь ни при чем. Тем более что их довольно быстро вытащили из сауны на воздух.

– Ты хочешь сказать, что их отравили?

– «Все есть яд и ничто не лишено ядовитости», дорогой Бросс. Так говорил великий Парацельс, современник Франциска Первого, – продолжил свою лекцию Фидо. – Он первым высказал мысль, что одно и то же химическое вещество может быть и лекарством, и ядом. Все зависит от дозы. Кстати, настоящее имя Парацельса было весьма оригинальным – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм. Так вот, если следовать его логике, то господа Козыревы могли просто перепить. В отличие от нас, русские водку пьют стаканами, а не рюмками. Я знал одного русского эмигранта, который на моих глазах выпил бутылку «Смирнова» из горлышка и даже не поперхнулся. А в крови у Козыревых доля этилового спирта просто смертельная. Других отравляющих веществ я в их крови пока не нашел. Но есть некоторые симптомы, например цианоз, то есть сильная синюшность, в частности, губ и носа…

– Ну, положим, нос у Козырева давно посинел от пьянства. Я его не первый год знаю, – заметил Бросс.