Не дожидаясь ответа, которого, наверное, ему и не требовалось, царь осыпал лицо, руки и плечи невесты страстными поцелуями, все больше возбуждаясь, входя в раж и теряя остатки благоразумия. Наконец трясущимися от волнения руками он принялся стаскивать с девушки ночную рубаху, при этом пытаясь скинуть на пол и свою одежду. Мария не сопротивлялась. Ее глаза были закрыты, веки дрожали, дыхание участилось. Покорно подняв руки вверх, она позволила царю снять с себя сорочку и в изнеможении упала на кровать. Ее обнаженная грудь вздымалась и опускалась в такт тяжелому дыханию.

– Желанная моя! Машенька! Дружочек возлюбленный! – шептал царь, склоняясь над девушкой.

– Миша, не надо… Пожалуйста! Я боюсь! – так же шепотом произнесла Мария, открыв глаза, полные слез.

– Боишься? Почему?

– Потому, что я тебя очень люблю!

Михаил в ответ даже рассмеялся каркающим от волнения голосом.

– Так и я тебя очень! Не бойся, милая! Все будет хорошо!

Больше никакие слова были не нужны. Мария сдалась. Царь взял ее решительно и нежно. Хлопова негромко вскрикнула и протяжно застонала, закрыв глаза. Тело ее сладострастно выгнулось, ноги раздвинулись, и бедра поползли вверх, сомкнувшись на спине у царя…

Бдительная дневальщица проснулась от сдавливающей сердце тревоги. Словно острый булыжник на грудь положили. Холодея от беспокойства, она некоторое время прислушивалась к подозрительным звукам, доносившимся из-за двери господской опочивальни. Смущаясь собственной догадкой, она тихой мышью подкралась к двери и заглянула в замочную скважину давно сломанного дверного замка. То, что происходило внутри комнаты, на какое-то время лишило ее дара речи. Словно опутанная бесовскими чарами, не отрываясь приникла молодая горничная к замочной щели. Грудь ее вздымалась, как кузнечные мехи, дыхание стало прерывистым и тяжелым. От чувственного исступления она стала царапать ногтями дубовую дверь опочивальни, но вдруг все закончилось. Словно опомнившись от наваждения, девушка резко оттолкнулась руками от двери и, упав на четвереньки, едва сдерживая крик, готовый сорваться с пересохших губ, быстро поползла к выходу из престольной.

Царь и Мария Хлопова, уставшие и расслабленные, лежали посередине огромной кровати и молча смотрели в потолок опочивальни, на котором в Эдемском саду росли невиданной красоты растения, летали райские птицы и мирно паслись единороги. Мария приподнялась на локтях и пристально поглядела на своего царственного жениха.

– Ты чего? – спросил тот, бросив на девушку сытый взгляд.

– Ой, Мишанька, что же мы с тобой натворили?

– А что такого мы натворили?

– Сам знаешь! Грех ведь… До свадьбы!

Михаил беззаботно улыбнулся, притянул девушку за талию и крепко прижал к своей груди.

– Грех – это когда просто так! А когда по любви – это благодать Господняя!

Царь вдруг рассмеялся и озорно посмотрел на свою невесту.

– А потом не ты ли десять лет назад собиралась женить меня на себе! Помнишь?

Глава 15

…Подходил к концу 7116 год от сотворения мира[57]. На шатком московском троне еще сидел последний из рода Рюриковичей, царь Василий IV Шуйский, а его соперник в Тушинском лагере, называвший себя царевичем Димитрием, в то же время уповал на скорое подкрепление людьми и пушками, достаточное для решительного штурма и взятия престольного города. Тщетно. В битве у Медвежьего брода войска князя Куракина наголову разбили отряды польского полковника Лисовского, спешившие на соединение с основными силами Тушинского вора. У поляков отобрали полон и трофеи, захваченные ими при грабеже Коломны. Лишились они в том числе и всей осадной артиллерии, с нетерпением ожидаемой в Тушинском лагере. Поражение у Медвежьего брода лишило самозванца надежды не только на удачный штурм, но даже на полноценную блокаду Москвы. Война продолжилась, но счастливая звезда Лжедмитрия II постепенно стала клониться к закату. Настоящим царем великой страны ему уже не суждено было стать никогда.

В небольшом селе Клины, полсотни лет являвшемся родовой вотчиной опальных бояр Романовых, ничего о событиях последних недель еще не знали. Все тяготы войны и смуты, по странному стечению обстоятельств, обходили это место стороной. Здесь до сих пор царили покой и безмятежность.

Теплым июльским утром на скользких от воды и тины деревянных мостках сидел белобрысый мальчик. Закатав холщовые штаны до колен и свесив босые ноги в реку, он с рассвета ловил рыбу самодельной удочкой, вырезанной из ближайшего орешника. Звали мальчика Миша Романов. На днях ему исполнилось двенадцать лет, но на вид никто больше десяти ему бы не дал. Его широкое, весьма простодушное веснушчатое лицо все еще казалось детским, в то время как у сверстников процесс взросления происходил куда более заметно. Иные хвастались редкой юношеской порослью над верхней губой, а кто-то был еще откровенней. Неказистый Миша не мог соперничать с деревенскими мальчишками ни силой, ни статью. Это огорчало и заставляло замыкаться в себе. Не имея друзей среди сверстников, будущий царь оставался наедине с самим собой, предаваясь мечтам, наполненным простыми мальчишескими желаниями и надеждами на будущее.

Клева не было. Миша беспечно болтал ногами в тихой речке под чудным русскому слуху мерянским именем Сега и воображал, как сядет в рыбачью лодку и поплывет на ней до Юрьева-Польского, а там сто сорок верст по Колокше прямиком в Клязьму. Клязьма – река большая. Течет она мимо Владимира, Стародуба и Гороховца и у самого Нижнего сливается с полноводной и стремительной Окой. Опытные рыбаки сказывали, что водится в этом месте самая вкусная на земле стерлядь. По Оке заплывет он в Волгу-матушку и через Казань и Астрахань доберется до самого Хвалынского моря[58], на берегу которого дикие киргизы пасли своих двугорбых верблюдов, а в приморских городах кызылбашские[59] купцы торговали заморскими диковинами!

Пока Миша предавался своим усладительным мечтам, лохматая как черт коза, подойдя сзади, залезла мордой в туесок с наживкой, приготовленной для рыбалки. Миша в сердцах прикрикнул на животное и переставил туесок ближе к своим ногам. Однако бесстыжая животина, терзаемая запахом свежего хлеба, смоченного душистым постным маслом, отнюдь не собиралась отказываться от посягательств на содержимое берестяного короба. Путаясь в длинной веревке, волочившейся за ней по траве, коза обошла мальчика с другой стороны и еще раз попыталась добраться до лакомой наживки. Недолго думая, Миша наотмашь двинул наглое создание ладонью по горбатому носу и на всякий случай убрал краюху за пазуху домотканой сорочки. Коза жалобно заблеяла и, испугано отпрыгнув назад, сломя голову пустилась вверх по склону в сторону села.

Посчитав дело сделанным, мальчик беспечно повернулся спиной к посрамленному противнику, но обиженная коза, как оказалось, на этот счет имела