при том, что бывший тушинец, предавший хозяина, исхитрился дважды присягнуть польскому королевичу Владиславу и так же дважды ему изменить.

Около пяти лет назад, будучи главным судьей Приказа Большого прихода, отец Феона часто встречал при дворе этого грузного пучеглазого человека с большим телом и маленькой головой, на самом деле напоминающего редкую заморскую птицу, но до общения между ними дело так никогда и не дошло. Феона знал, что Третьяков открыто покровительствовал английской «Московской компании» ровно так же, как деятельно препятствовал торговле в России их основных конкурентов из голландских объединенных провинций. Понятно, что делал он это отнюдь не бескорыстно; впрочем, при дворе этим вряд ли кого можно было удивить. Ему также приходилось слышать от доверенных людей прямые обвинения думного дьяка в тайных контактах со шведами и срыве мирных переговоров с Польшей. Но все это осталось на уровне слухов и последствий не имело.

Попытка наскоком решить задачу простым прочтением пермских букв русским языком сразу потерпела неудачу. Феоне показалось, что он ухватил за хвост нечто важное в этой головоломке, но решение все время ускользало от него. Степанов принес четыре ослопные свечи и расставил их по краям стола.

– Ваня, – спросил у него Феона, – скажи, какими языками владел покойник?

От неожиданности Степанов едва не выронил свечу из рук.

– Не знаю, Григорий Федорович.

– Как начальник Посольского приказа, он, наверное, должен был знать иностранные языки?

– Наверно, должен… но мне об этом ничего не известно, – виновато промямлил Степанов.

Феона вопросительно посмотрел на Проестева, но тот в ответ только отрицательно покачал головой.

– Вспомнил! – радостно завопил Степанов, стукнув себя кулаком по лбу. – У нас в холодной сидит дьяк Посольского приказа Савва Романчуков. Он наверняка что-то знает. Позвать?

– Тащи сюда! – хором распорядились отец Феона с Проестевым, после чего с удивлением посмотрели друг на друга.

Многоопытный посольский дьяк был угрюм и мрачен, поскольку превыше всего ценил свое незапятнанное доброе имя и совершенно не понимал, за что вдруг оказался в застенке Земского приказа. Услышав вопрос Феоны, он скривил рот в подобии ухмылки и ворчливо проронил:

– Языками Петр Алексеевич точно владел, а какими, сказать не могу. Мы не были с ним близки. Скорее уж наоборот. Третьяков вообще мало кому доверял. Знаю только, что во времена царя Бориса состоял он секретарем при посольстве Афанасия Ивановича Власьева в Дании. А еще как-то слышал я от Варвары, жены Петра Алексеевича, что в юности с тремя другими недорослями послан был царем Федором Иоанновичем в Гейдельбергский университет. Значит, по всем правилам учил он там и древнееврейский, и древнегреческий, и латынь…

– Вот оно! Молодец, Савва Юрьевич! – воскликнул Феона, с размаху хлопнув ладонью по плечу дьяка. – Латынь! Конечно же, латынь!

– Понимаешь, Степан Матвеевич? – повернулся он к удивленному Проестеву. – Письма написаны на латыни. Одна беда. В языке этом я мало сведущ, а нам нужен искусник, который его по-настоящему знает!

– Ну, я знаю, – поглаживая отбитое плечо, заявил Романчуков, с неожиданно проснувшимся интересом разглядывая дознавателя. – А чего надо-то?

Монах улыбнулся и выразительно посмотрел на Проестева. Тот на мгновение задумался и кивком головы дал свое молчаливое согласие. Работа началась сразу, без долгих раскачиваний и объяснений. Савва Юрьевич оказался человеком сметливым и весьма просвещенным, однако и с его деятельным участием расшифровка оказалась делом далеко не простым. Прочтение одной только стефановской тайнописи затянулось далеко за полночь. Как и ожидал отец Феона, все письма оказались тайной перепиской думного дьяка с Московской торговой компанией. Много лет один из главных чиновников страны являлся лазутчиком и соглядатаем чужой державы, за мзду малую сдавая доверенные ему государственные тайны и потаенные замыслы. Преимущественно это касалось будущего английской торговли в России и непримиримой борьбы с противниками из Голландии. Но интересы коварных англичан, как выяснилось из переписки, были куда шире и опасней, чем это представлялось исходя из убежденности царского правительства, что Англия являлась единственным верным союзником России в Европе.

Одно из последних писем, написанных Третьякову, особенно заинтересовало отца Феону. Неведомый корреспондент сообщал думному дьяку буквально следующее: «Милостивый государь, как мы с Вами уже договаривались при личной встрече, с целью противодействия заключению всеобъемлющего договора между царским правительством и Голландскими штатами, грозящему ущемлением интересов английской короны, как в Московии, так и на путях, ведущих за ее пределы, нами принято решение задействовать означенного ранее Голема. Полагаем, что со своей стороны Вы примете меры, согласованные и подписанные Вами в известном документе. Да благословит Господь Вас и Ваши деяния. Ваш искренний друг, всегда готовый к услугам 007».

– Что скажешь, Степан Матвеевич?

Феона протянул Проестеву загадочное письмо. Изучив его, начальник Земского приказа только руками развел.

– Опять 007! Здесь полдюжины писем так подписаны. И кто такой этот Голем? Кто знает?

Савва Романчуков оторвал от разложенных на столе бумаг красные от усталости глаза.

– Когда шесть лет назад, – предался он воспоминаниям, – я с гонцом Еремеем Вестерманом ездил к цесарцам, то в Праге от жидовского попа, раввина значит, услышал сказку о глиняном великане, созданном для защиты ихнего народца. Каждые 33 года он возрождается из праха и малым злом творит большое добро, восстанавливая справедливость. Зовут же этого великана как раз Голем!

– Это каких таких жидов англичане собрались здесь защищать, когда у нас их отродясь не было? – возмутился Проестев, с размаху ударив кулаком по столу, отчего одна из ослопных свечей, стоявшая ближе к краю, подпрыгнула на пару вершков и свалилась на пол.

– Не горячись, Степан Матвеевич. Чего попусту ветер гонять?

Феона поднял погасшую свечу и поставил ее обратно.

– Выясним!

Проестев бросил на монаха хмурый взгляд и скривил недовольную мину.

– Как по мне, так все ясно. Чего еще выяснять? Купили англичане думного дьяка Третьякова с потрохами, а он им тайны наши выдавал да голландцев притеснял. Голландцам убытки терпеть надоело, они его и опечалили затейливо.

– Очень может быть, – охотно согласился отец Феона и указал пальцем на небольшую стопку неразобранных бумаг, – только пока не прочитаны эти письма, я бы не спешил с выводами.

Начальник Земского приказа хотел что-то возразить монаху, но вместо этого достал за пазухи своего кафтана свернутую вчетверо бумагу и протянул ему:

– На, почитай. Вчера мои люди перехватили письмо голландского посланника Исаака Массы своему правительству.

Феона раскрыл письмо и прочитал его содержимое. В основном это была обычная дипломатическая переписка, состоящая из непроверенных слухов, грязных сплетен, материальных требований и финансовых предложений. Самое интересное, как обычно, находилось в самом конце. Голландский посол писал: «Сегодня получено известие, что в Москве скончалась Большая страусовая