и была, то теперь ее точно не обна­ружить.

— Ёха, коха, кис-кис-кис! Ко мне, девочка, на витаминку…

Господи, холодрыга какая. Ног не чувствую, я же почти босиком по снегу бегаю. Сейчас просто завою от отчаяния. Но лучше сосредоточусь на поисках.

Не понимаю. От меня вон следы какие. Если она тут бегает, то следы должны остаться. А их нет. Вот это явно белки играли — бесились в снегу, вот птица походила.

А почему это дерево дымится? Неужели молния ударила? Надо же. Хорошо, что меня рядом не было. Но, говорят, в одно и то же место молния дважды не попадает, так что бояться нечего…

Ёшка

Это моя вина, целиком и полностью моя. Я звала его на помощь, тянула сюда на ниточке, потому что другого выхода не было. Пока он шел ко мне, эти двое как будто забыли про меня. А может, только притворялись, что забыли, и на самом деле ждали, чтобы противник ушел первым. И тут является мой герой. Смешно подскакивая, чтобы не черпать снег сандалиями на босу ногу, трясясь в рубашонке с коротким рукавом, лязгая зубами, со снежинками в бороде и на остатках шевелюры.

Ну с чего я решила, будто он меня спасет?!

Он прошел сквозь кошку — даже не заметил ее. Потоптался вокруг обугленного пятна на соседнем дереве. Сказал удивленно:

— Шаровая молния лупанула, надо же.

Я наблюдала за ним, скосив глаза, и боялась ­пошевелиться, чтобы не стряхнуть сугроб, который кое-как скрывал меня от этих, страшных. Вдруг понимаю, что Дух медведя ведет себя странно: он начал темнеть, и клубиться, и расти.

— Это он! — проревела медвежья туча. — Он! Оскорбил! Медведя!

— Этот вот? — беззвучно засмеялась Бестелесная кошка.

— Из-за него все! — гремел Дух медведя.

И тут я поняла. Вспомнила, как в деревне Васьково на Бороду напал медведь и как я наскакивала на него, дразнила, отвлекая, а дядя Вася пальнул из дробовика и, кажется, попал ему в мягкое место. Вспомнила, как обиделся косматый зверюга, как долго доносился его рев из чащи. Он потом еще не раз показывался по опушке — жаждал мести. Значит, вот из-за чего дух так зол на нас.

Дух накручивал себя, накачивал теменью и злостью. Борода, ничего не подозревая, прошел мимо меня, едва не наступив, и побежал дальше, на медвежью территорию. Стоило ему переступить границу, медведь ринулся за ним, нагнал и накинулся сзади. Будь медведь настоящим, от хозяина осталось бы мокрое место. А так он еще несколько шагов пробежал, потом пошел тише и наконец остановился. Встал как вкопанный.

Дух ушел в чащу. Бестелесная стояла и смотрела на моего хозяина. Я боялась высунуться. Вдруг она посмотрела прямо на меня, как будто надо мной не было никакого сугроба, и говорит:

— Выходи, не трону. Вишь, беда какая.

Я не очень поверила, но прыгнула за границу, отряхнулась и подошла к Бороде. Он выглядел странно. Нет, правда, очень странно. Просто стоял и замерзал. Руки висят вдоль тела. Взгляд за стеклами очков пустой. Я позвала:

— Борода!

Он опустил глаза, а как будто не видит меня. Молчит.

— Беда, — повторила Бестелесная.

Я никак не могла все это взять в толк. Зову Бороду — не идет. Трусь о ноги — не реагирует. Замерз совсем — как будто не чувствует. Да что же это такое!

— Да что же это такое? — заорала я на Бестелесную.

— У него душу забрали, — сказала она странное.

Да ну, что за сказки. Это же не кино, не мультик!

Впрочем, горные духи, как выяснилось, тоже вполне реальны.

— Что делать? — спрашиваю.

А Бестелесная хмыкает:

— Какой мне резон с вами нянькаться?

— Это из-за тебя все! Если бы не ты… — ору на нее я.

— Ишь ты, осмелела на чужой территории.

— Чего тебе от меня нужно вообще?

— Поиграть. Поиграешь со мной? Тогда помогу.

— Сначала помоги. Он замерз совсем, смотри!

— Ладно. Веди его вон туда, наверх, в гору. Видишь большой кедрач на белом камне? Столько же еще пройдете, будет поляна. Там аил стоит.

— Что такое аил?

— Дом из шкур, летний домик. Заходите, грейтесь. Хозяина сейчас нет.

— Просто войдем в чужой дом? Там что, не заперто?

— Что не заперто?

— Дверь не заперта?

— Двери нет.

Оглядываясь на Бороду, я двинулась в указанном направлении. Хозяин стоял. Возвращаюсь, трогаю лапой торчащий из сандалии палец. Снова иду. Стоит. Возвращаюсь, говорю:

— Пошли-пошли-пошли-пошли-пошли! — как Мася клянчит витаминки.

Раздражающий звук проник сквозь туман в Витиной голове, и он все же поплелся за мной. То и дело подзывая мявканьем, я довела его до круглого шатра. Залезла под шкуру, заменявшую дверь. Внутри было теплее. Зову — не идет.

Ору, ору… Вдруг, подняв полог, заходит молодой, невысокий парень.

— Проходите, — говорит Бороде.

Потом пригляделся к нему и, взяв за рукав, завел внутрь, усадил к железной печке, быстро развел огонь.

— Снег-то неспроста пошел… — бормотал парень.

Хозяин мой перестал дрожать, но взгляд у него осмысленнее не стал. Чай выпил, предложенный бутерброд съел и так и сидел чурбан чурбаном. Наконец парень уложил его на туристический коврик и накрыл одеялом.

— Вы откуда такие, а? И что случилось? — спросил парень.

Из вежливости спросил. Из вежливости начала рассказывать.

— Мурлыка какая, ишь, — погладил, прервав меня на полуслове. Дал колбасы.

Спасибо, добрый человек, спас ты нас. Могу и я теперь расслабиться и хоть немного собой заняться. Мокрая вся и грязная. Ох.

Глава одиннадцатая

Поиски

Мася

— Я места себе не нахожу, а ты, рыжий, дрыхнешь, как медведь, — сказала Маша.

Я, между прочим, не дрых, а боялся, поэтому меня и слышно не было. Она волновалась от неизвестности, а я как раз от известности: я же видел то, что видела Ёшка. После битвы двух призраков она пропала. Наверное, глаза закрыла. А вдруг не закрыла? Вернее, не сама? Вдруг ее растоптали? Или решили поделить пополам?

Было так страшно, что я не мог ни шевельнуться, ни мявнуть. А Маша думала, что я сплю. Несправедливо! Но мы, домашние животные, научились прощать людям непонимание.

Нас тоже немного присыпало снегом, но такой бури, как на Ёшкиной поляне, и близко не было. Туристы восторженно ахали и смеялись: «летний снег», «чудо», «хороший знак», а провод­ники тревожно переговаривались не по-русски. Маша крутила головой, будто ждала, что Витя нас догонит пешком.

Приехали на Нижнее Мультинское озеро. Распрягли лошадей, народ похватал рюкзаки и рассосался в разные стороны, только мы с Машей остались торчать на поляне, где лошади паслись.

Маша

Стою я над нашими двумя рюкзаками, чуть не плачу: что делать, куда идти? От вещей не уйдешь, а одна я их не утащу, проводники ушли обедать в избушку рыбаков. Хоть Мася, дружочек мой, со мной, помякивает из сумки. Выпустила его, пусть лапы разо­мнет.

Час ждем — не идет Витя. Второй ждем. Доели бутерброды с чаем из термоса.

Появились проводники. Стали лошадей собирать в колонну, чтобы назад вести. Поглядывают на меня. А я прямо ощущаю, какой у меня несчастный вид брошенной собачки. Еще и дождик снова принялся накрапывать.

Мася

Пока мы ждали, Ёшка вышла на связь. Уф, живая.

— Борода в беде, — сказала она. — Веди сюда Машу.

Она находилась в какой-то палатке, стены из шкур, наверху дырка в небо.

А как вести-то ее, Машу? На веревочке? И куда, главное?

Тут наши конюхи вышли из домика, сытые, подпитые. Я ну тереться у ног того, который с нами разговаривал, пока ехали. Круги накручиваю, курлычу: помоги, говорю, помоги. Думаю: вдруг у него талант к телепатии? Сработало.

— Красавчик, — похвалил он меня. — Все ждете? — Это Маше.

Маша

Я киваю молча, боюсь, что если хоть слово скажу, зареву.

— Не волнуйтесь, дамочка, я вернусь по пешеходной тропе, гляну, как там ваш муж, идет ли, нет.

— Ой, спасибо вам большое! — Я его