Наберет две сумки штук по пять и еще рюкзачок – и сразу к электричке. Новенькие «Жигули» Адольф водить не хотел, боялся, по выходным на дачу его отвозила супруга. Она строго следила за количеством укладываемых в багажник кирпичей, поскольку машина, в отличие от мужа, не железная – могла и сломаться.

По будням Адольф гордо вышагивал под окнами партийных дач со своим обшарпанным рюкзачком, презирая дворцы временщиков и показывая им высунутый язык, как изнемогшая от жары собака. Опростившийся инженер представлял себя Ноем, строящим Ковчег.

В дачном поселке строителя считали чокнутым, и он был от этого в восторге, стараясь всячески преумножать свою славу идиота. Последней его выходкой стала правозащитная акция в пользу соседской собачонки Азы. Черная дворняга с белыми очками вокруг выпученных глаз оказалась привязанной к забору хозяином, так как соседский пудель домогался ее самым бесстыжим образом, да и она была не прочь погулять. Ухажера тоже привязали, и разлученные собаки тоскливо выли вдали друг от друга. Любовная трагедия разыгрывалась неподалеку от корыта, в котором Адольф замешивал цемент. Не в силах наблюдать собачьи терзания, правозащитник прибил к забору плакат: «Свободу Азе». Вскоре ребятишки плакат сорвали, но Адольф, никогда не жалевший сил для достойного дела, подготовил новый. Игра увлекла детей, и в конце концов они начали орать нестройным хором: «Свободу Азе!», «Свободу Азе!», между делом обстреливая из рогаток застекленную веранду ее хозяина. Сила митинга у забора нарастала. Потрясенная происходящим очкастая Аза перестала выть. Адольфу даже показалось, что она бросила в его сторону благодарный взгляд. К вечеру не выдержавший этой клоунады хозяин отвязал беспутную шавку и отпустил гулять на все четыре стороны. Местный «гринпис» торжествовал.

Домой Адольф возвращался затемно.

В секретном КБ о его вояжах на свалку никто не догадывался. Одежду для стройки он прятал в сумке, а на работу приходил в отутюженном костюме, который на него по утрам напяливала Киска. Правда, один раз он чуть не попался. Плелся к остановке и пару кирпичиков по дороге присмотрел. Сначала думал вечерком их подобрать, но не удержался и сунул в дипломат. Пока дошел, уж и забыл о них. На заседании открыл чемоданчик, а они лежат там – заветные... У сослуживцев аж глаза на лоб полезли. Тут Адольф не растерялся и говорит, мол, мышцы накачиваю, тренируюсь, значит.

Для Киски оставалось загадкой, как этот худосочный, сгорбившийся за чертежами мужчина мог проявлять такое упорство в перетаскивании тяжестей. История с постройкой дома раздражала ее не меньше, чем иных жен любовницы и пьянки. Она готова была втридорога купить любые стройматериалы, лишь бы Адольф перестал ходить на свалку. Не говоря о том, как омерзительны ей были находки, которые муж припрятывал дома. Это могли быть и ржавые печные заслонки, и старая кочерга, а то и целая буржуйка. Адольф, не смущаемый тем, что ему строго-настрого запретили перемещение найденного в квартиру, старался незаметно упокоить «сокровища» в большом платяном шкафу. О, наивный! Тем самым он вызывал еще больший гнев супруги, когда она находила свои выходные туфли исковерканными до неузнаваемости под спудом обломков старинной печки. Киска бесилась, обещала покончить с безобразием раз и навсегда, но свалка манила Адольфа, как Клондайк золотоискателей.

А его «доморощенный» особняк поднимался из года в год среди роскошных дач партийных боссов, демократично и независимо, из обломков старого мира, со свалки и на века; как говорится, «отходы – в доходы». Со временем дом стал философией, и конечный результат не так уже интересовал изобретателя, как сам процесс стройки.

Поднялись стены, появились очертания комнат, и тут бах... горбачевская гласность, и Адольфа повело в другую сторону. Конечно, он не перестал ездить на дачу, но все уже было не так, не то чувство...

Покладистый и рассеянный в быту изобретатель оказался непреклонным в идеологических убеждениях. По его собственному признанию, он родился «диссидентом». Возможно, это коренилось в далеком детстве, когда рожденному до войны мальчику простая ярославская крестьянка дала звучное имя Адольф. Что ж, его сверстникам, названным не менее модными в то время именами, как то Герман или Рудольф, прямо скажем, повезло больше. Зато ребенок, долгие годы подвергавшийся нападкам за имя свое, выработал весьма критичное отношение к действительности. Как бы там ни было, исключавшийся из комсомола и не принятый в партию Туманов всегда вел тихую антикоммунистическую пропаганду. Все знали об этом, но почему-то не трогали «диссидента», то ли ввиду больших заслуг перед наукой, то ли еще по каким-то причинам.

В молодости бунтарь жаждал покинуть пределы Родины, но работа с секретными проектами в области космоса сделала это на долгие годы невозможным. Изобретателю запрещалось выезжать за границу, посещать рестораны и другие места, где бывают иностранцы. С началом перестройки интерес к секретности поубавился, поубавился и интерес к космосу.

Теперь, когда наконец стала возможна открытая борьба, хотелось всецело отдаться ей. Адольф не понимал, зачем Киска таскает его по новомодным спектаклям, когда вся страна как сцена, на которой разыгрывается обалденное представление. По сравнению с этим даже свалка оказалась преснятиной. Мог ли он лет десять назад мечтать, что вот так, на его глазах, зашатается великая империя? Все фрондерские выходки застойных времен казались комариными уколами, почти не нарушавшими спокойствия непоколебимого гиганта, и вдруг... он сам начинает развенчивать и сдавать былое могущество! Атрибуты сверхдержавности таяли на глазах, и из-под разжатых пальцев империи вырывались толпы опьяненных свободой людей.

Туманов спешил надышаться переменами на улицах, среди людей его распирало от избытка чувств, он переживал небывалый эмоциональный подъем, переходя от возбужденности к настоящей агрессии. Днем Ирина отлавливала его у метро в толпе митингующих горожан, ночью бунтарь вдохновлялся, слушая радио «Свобода». Кстати, спал он теперь исключительно с приемником, за что был гневно изгнан с супружеского ложа.

Скрючившись на узенькой лежанке у дверей, Адольф вступал в новую жизнь, полную сладости разрушения. Он, как долго сидевший взаперти ребенок, вдруг вырвался из-под замка на волю и, взяв в руки палку, начал яростно крушить ветхий забор, кустарник вокруг него и выстроенную им же накануне крепость. Не один раз борца за демократию били «сталинские соколы», и Киска волокла его домой оплеванного, в разорванном пальто, но счастливого и еще более окрыленного.

На митингах Адольф нес правду в массы с лозунгами «Бей жидов и коммунистов!» и «Мы займем свое место в ряду цивилизованных народов». Жизнь цивилизованных народов представлялась ему смесью картинок из «Международной панорамы» и рассказанных «Голосом Америки» историй. Она была прекрасна и соблазнительна, как африканская саванна с высоты птичьего полета, когда не видно мелочей – ядовитых змей, мух и тому подобной гадости.

Конструкторская работа для Адольфа отошла на второй план, зарождалась конверсия, и лишь одно изобретение выдал кипучий мозг в горбачевскую оттепель (о нем рассказали в программе питерских новостей): по иронии судьбы поборник свободы изобрел не что иное, как новую модель наручников. Туманов все реже ездил в КБ и все чаще околачивался возле «Народного ларька» с первыми неформальными изданиями.