– Да, – согласился Корелл.

– Могу я кое о чем спросить тебя, Лео? Только не пойми меня превратно… Как ты считаешь, этого человека осудили за дело?

– Думаю, да…

Он осекся. Тетины губы сформировали презрение. Неужели начнет по новой?

– Это было ужасно – давать ему женский гормон.

– Похоже, он стал для них чем-то вроде подопытного кролика, – поддакнул Леонард. – Но в целом… в целом… да, я считаю его виновным. Тьюринг совершил преступление против общества, покусился на его моральные устои. И общество, конечно, имело полное право защищаться… В конце концов, эта зараза опасна. Она распространяется.

– Чем же так опасная гомофилия?

– Ну, хотя бы тем, что делает людей глубоко несчастными и отторгает их от общества.

– Не думаю, что в этом виноваты гомосексуалисты.

– А кто?

– Общество, конечно. Это ведь мы их отторгаем.

– Боже мой, Вики… – Неожиданно Корелл разволновался. – Гомофилия – их выбор. И потом… это противоестественно…

– То есть?

– Это противоречит человеческой природе… По-моему, здесь нечего объяснять.

– Неужели? – Тетины глаза саркастически сузились. – С каких это пор природа диктует нам нормы жизни? Там ведь происходит много странного, ты не замечал? И что нам теперь, поедать партнеров после спаривания, как это делают паучихи?

– Ой, прошу тебя, не надо… – Корелл устало махнул рукой. – Есть мужчины и женщины, и в этом разделении – основа существования человечества. Я говорю о продолжении рода, как ты понимаешь. Мы просто-напросто вымрем, если все будут геями.

– Такой угрозы нет, насколько я знаю.

– Но их все больше…

– Неужели?

– Об этом свидетельствуют результаты научных исследований.

– Какие замечательные результаты!

– Да что тебе вообще известно об этом! – разгорячился Корелл. – Я разговаривал с суперинтендантом, которого очень хорошо знаю…

Леонард осекся, как будто сказал что-то неприличное. До сих пор в спорах с тетей он не ссылался на начальственные авторитеты.

– Извини, но я и в самом деле удивлена.

– Чем?

– Тем, что только что услышала от сына Джеймса Корелла, всю жизнь проповедовавшего терпимость и любовь к ближнему.

– Не тревожь память этого несчастного! – не выдержал Леонард. – Знать его не хочу.

– Да ты просто глуп, – прошептала тетя Вики.

– Не считаю себя таковым.

– Но ты несправедлив и жесток.

– Или этот идиот причинил мне недостаточно зла? Можем мы хотя бы сегодня без него обойтись?

– Джеймс был оратор, это да… – задумчиво оборвала Леонарда тетя. – И это он вверг семью в нищету. Но и у него есть чему поучиться, Лео… Во всяком случае, ему было не занимать политического мужества, а это вещь весьма полезная.

– Зачем ты все это говоришь? Почему бы не сказать прямо, что я трус, несчастный лизоблюд…

– Господи, Лео, что ты такое говоришь? Я вовсе не считаю тебя трусом. Я только…

– Что «только»?

Леонард сам не мог понять, с чего он так раскипятился.

– Мне не нравится, что ты так настроен против того человека… Над ним, поди, потешается весь ваш участок.

– Я и не думал над ним потешаться, – ответил Корелл. – Он мертв, и уже только поэтому я его уважаю.

– Хорошо, хорошо… Ты только скажи мне, Лео, откуда у тебя такие проблемы с гомосексуалистами?

– Нет у меня с ними никаких проблем.

– С тобой что-то было? В «Мальборо», да?

– Ничего со мной не было. Тем не менее я считаю, что гомофилы вредят обществу, подрывают его моральные устои… Это противоестественно, в конце концов.

– Ты проповедуешь, как пастор. Хочешь, я тоже скажу тебе одну вещь?

– Конечно.

– Вот ты говорил о противоестественности. Это любимый конек христианских проповедников. «Мы должны жить согласно природе, – талдычат они. – Но не так, как собаки, свиньи или мухи». Однако представь себе, Лео: что, если природа создала гомофилию именно для продолжения рода человеческого? Что, если тем самым она открыла нам новые перспективы? Неужели ты не задумывался над тем, сколько новых идей исходит от людей с этой сексуальной ориентацией?

– Этого я не знаю.

– Возьми только литературу, свой мир. Пруст, Оден, Форстер… это лишь некоторые из них… Ишервуд, Уайльд, Гайд, Спендер, Ивлин Во… да, да, за него я точно ручаюсь… Вирджиния Вульф, наконец.

– Она была замужем.

– Но любила Виту Сэквилл-Уэст… Видишь, как их много? Это не может быть случайностью.

– О чем ты, тетя?

– О том, что те, кто не похож на остальных, мыслят так же непохоже.

– Они не становятся лучше от того, что непохожи.

– Все верно. Общепринятое тоже может быть истиной. И такое случается, хотя нечасто… Тот мужчина, который умер, чем он, собственно, занимался? Тебе об этом что-нибудь известно?

– Это именно то, что я сейчас пытаюсь выяснить. Похоже, он имел дело с какими-то машинами, – ответил Леонард, надеясь тем самым сменить тему.

– Машинами? – удивленно повторила тетя. – Обычно это не то, с чем имеют дело математики.

– Это почему же?

– Они же не инженеры. Математики работают с более тонкими субстанциями… l’art pour l’art…[19] почти поэзия…

– Не думаю, что он был выдающимся математиком. – Корелл повторил фразу, которую говорил ему Эдди Риммер.

– Какое это теперь имеет значение? Бедный парень…

– Не говори…

– А ведь он никому не мешал, следовал собственной природе… Искал удовольствий и любви, как и все мы в этой жизни… «любви, которая не осмеливается произнести своего имени вслух», говоря словами Оскара Уайльда… И за это его преследовали и затравили до смерти… Разве это справедливо?

– Не совсем.

– А если выразиться определеннее?

– Оставь, пожалуйста. – (И что это только на нее нашло!) – Эта невинная овечка подбирала бандитов и взломщиков на Оксфорд-роуд… Ты знаешь, что такое Оксфорд-роуд? В жизни не видел места отвратительнее… так и кишит…

– Чем кишит?

– Бандитами и сутенерами.

– Несчастными людьми… так назвал бы их Достоевский.

– И здесь ты со своими романами…

– Лео, милый… Не ты ли так любил поговорить о литературе за этим самым столом! Но что такого натворил этот несчастный, в конце концов? Ведь не приглашал же он мужчин на танцах? Не ты ли говорил, что он учился в Королевском колледже?