Здоровые сорокалетние мужчины не берутся за составление завещания просто так. Доверить бумаге свою последнюю волю – сладость сродни той, какую испытываешь, представляя себе собственные похороны. Но в данном случае дело не в эмоциональной чувствительности Тьюринга. Сложить все вместе – судебное преследование, принудительное лечение, отравленное яблоко, – и на одной чаше весов оказывается слишком много. Алан Тьюринг покончил собой – какого черта!

Согласно завещанию, экономка миссис Тейлор получала тридцать фунтов, а каждый из членов семьи брата Джона Тьюринга – по пятьдесят. Каприз вполне в духе Алана. Оставшиеся деньги – не одна тысяча фунтов с учетом продажи дома – делилась между матерью и четырьмя друзьями покойного: Ником Фёрбанком, Дэвидом Чампернауном, Невиллом Джонсоном и Робином Ганди… Робин. Милый Робин… Корелл вспомнил письмо, которое подобрал в доме на Эдлингтон-роуд. Как только он мог о нем забыть? По завещанию, Робину Ганди доставалась математическая библиотека Тьюринга. Должно быть, главный профессорский любимчик.

Корелл шарил во внутреннем кармане куртки в поисках письма, когда в комнате появился комиссар Ричард Росс собственной персоной. Как и всегда, он выглядел мрачным и угрюмым. При этом его фигура оставляла странное ощущение беззащитности. Что же случилось на этот раз?

– Вы, как всегда, в шоколаде, – обратился комиссар к Кореллу.

– То есть? – не понял тот.

– К вам гости.

– Опять?

– Не радуйтесь раньше времени.

Леонард и не думал радоваться.

– Я собирался составить вам компанию, – продолжал Росс, – но они хотят переговорить с вами наедине. Так что вам придется подыскать какое-нибудь другое место.

– И кто оказал мне честь на этот раз? – спросил Корелл.

– Думаю, будет лучше, если они представятся сами.

В ответ на это Кореллу захотелось отпустить какую-нибудь дерзость, потом вдруг пришло в голову рассказать начальнику о статье в «Манчестер гардиан», но в результате он так и не вымолвил ни слова. Только скрестил на груди руки, выражая тем самым готовность принять кого угодно.

***

В комнату вошли два господина, оба шестидесяти с лишним лет. Корелл сразу узнал их. И не потому, что это были какие-нибудь знаменитости, – как ни хотелось ему выдать желаемое за действительное. Перед ним стояли те самые господа, которые встретили их с Джоном Тьюрингом на пороге морга.

Одного из них и впрямь можно было принять за кинозвезду, несмотря на некоторую зажатость движений. Это был мужчина с безукоризненно правильными чертами лица и такими выразительными глазами, что Корелл невольно залюбовался. С детских лет Леонард выделял таких видных мужчин. Может, невольно сравнивая их с собой или – что гораздо хуже – подсознательно высматривая в них отцовские черты. Но когда меланхоличный «красавец», которого звали Оскар Фарли, протянул Кореллу руку, в его глазах тоже мелькнула искорка любопытства.

Другой был коренаст, с редким пушком на голове вместо волос. Его узкий нос несколько расширялся книзу. Этот мужчина, представившийся как Роберт Сомерсет, выглядел просто уродом рядом со своим спутником.

– Вы из Министерства иностранных дел? – спросил Корелл.

– Можно сказать и так, – ответил Роберт Сомерсет. – Мы – представители группы ученых из Челтенхэма, вместе занимаемся разными проектами. В частности, к вам нас привело известие о смерти Алана Тьюринга. Мы можем где-нибудь уединиться?

На третьем этаже, наискосок от кабинета суперинтенданта, недавно открыли новую комнату для допросов. На ее стенах висели на редкость уродливые картины. Корелл уже провел там несколько ответственных допросов, – насколько ответственными могут быть допросы в Уилмслоу. Пригласив мужчин подняться на третий этаж, молодой полицейский сразу почувствовал себя хозяином положения. Хотел было предложить гостям чаю, но не решился.

В комнате для допросов ему стало не по себе. Возможно, причиной тому была застывшая на губах Роберта Сомерсета двусмысленная улыбка. Леонард опасливо оглянулся на Оскара Фарли. Тот в задумчивости потирал затылок.

– К сожалению, лучшими стульями мы так и не обзавелись, – сказал Корелл. – И без того с ног валимся к концу рабочего дня.

– Что касается меня, то всё в порядке, – успокоил его Оскар Фарли. – Устроюсь как-нибудь… Вы не виноваты, что я такой долговязый. Отрезать десять-двадцать сантиметров – и было бы самое то. Помимо прочего, я знал вашего отца…

– Как это? – Корелл так и застыл на месте.

– Ну… не то чтобы я хорошо его знал… Но мы встречались несколько раз, и у нас был общий знакомый. Энтони Блант[24], слышали это имя?.. Нет? Тоже знаток искусства, но полная противоположность вашему отцу. Джеймс ведь был консерватором вроде меня. Мне нравилась его книга о Гогене. Об индусах, в общем, тоже, но… это отдельная история. Он был видной персоной, не так ли? Какой оратор…

– Да, иногда в его речах проскальзывали слова правды, – шутливым тоном согласился Леонард.

– Привирал, хотите сказать? Разве не этим занимаются все великие рассказчики? Ставить красоту превыше верности букве – их, можно сказать, профессиональный долг. Благородный порок, если можно так выразиться.

– В нашей профессии, к сожалению, ни в коей мере не допустимый, – добавил Роберт Сомерсет.

– Ни в коей мере, – согласился Корелл, несколько разочарованный тем, что тема его отца, похоже, была закрыта.

– Истина – наша главная проблематика, если можно так выразиться, – продолжал Сомерсет. – Наш долг – не только выяснить, как она выглядит, но и обходиться с ней в высшей степени корректно. Но от этого быстро устаешь, не так ли? – Леонард кивнул. – Иная истина подобна вырвавшемуся крику…

– В большинстве случаев она замалчивается, – возразил Корелл.

– Увы… – согласился Сомерсет. – Вы схватили самую суть. Мы замалчиваем собственные неудачи, чтобы выставить на всеобщее обозрение чужие.

– Возможно.

– Но, как я уже сказал, в деле доктора Алана Тьюринга есть некоторые тонкости, на которые нам следует обратить внимание.

– Что же это за тонкости? – насторожился Корелл.

– Да уж тонкости… – вздохнул коренастый гость. – Не хочу представлять дело более тонким, чем оно есть, но… только для начала давайте договоримся: все сказанное здесь останется между нами.

– Разумеется, – пообещал Корелл.

– Прекрасно! Тогда для начала открою вам, что Алан Тьюринг работал над важными государственными заданиями, суть которых я вам, к сожалению, открыть не могу. Мы безмерно уважали его и скорбим о его уходе. Доктор Тьюринг был в высшей степени странной личностью. Услышь он, что за вздор я сейчас несу, немедленно переключил бы разговор на более достойную тему.