Демоница огладила кубики пресса на моём животе, словно ей хотелось хотя бы просто касаться меня. Я приобнял её, отвечая на ласку. Подвинувшись к самому моему уху, она горячо зашептала.

— Знаешь, живчик, я боялась, что ты поступишь иначе.

— А? — я не сразу понял, о чём говорит чертовка, но пришедший на ум Иоганн тут же стал напоминанием. Я лишь кивнул ей в ответ.

— Биска, ты же против того, что люди держат твоих сородичей в рабстве, — упрёк, сидевший у меня на языке, решил бркнуть в открытые для этого уши. — Но ты собираешься держать Иоганна в плену? Не убьешь? Будешь измываться?

— Буду, — она сладко потянулась, нисколько не чуя за собой хоть сколько-то малой вины. Встала, похрустела костяшками пальцев. Её дивная, женственная фигурка манила взор. Ложбинка её промежности сызнова пробуждала во мне желание — навалиться и показать дьяволице, кто тут настоящий хозяин.

— Буду, потому что это не рабство. Это закон сильного.

— То есть, когда он был сильнее тебя, правильно, что ты лежала под его копытами?

— Лучше тебе быть поосторожней в словах, живчик, — в её голосе прозвучала неподдельная угроза, она же сама нахмурилась. Легкое, хорошее настроение с её лица будто корова языком слизнула, я же понял, что эта тема для неё болезненна.

— Дьяволица всё же снизошла до разъяснений.

— Он не родился святочёртым, он им всего лишь стал. Он не был никогда сильным — лишь забрал чужую силу. Понимаешь?

— Не очень, — честно признался я.

— В Аду не отбирают силу у других, чтобы стать могущественней. Её добывают в кровопролитных стачках. Или хитростью, интригами, подкупом, шантажом. Разве в твоём мире демоны не точно такие же?

— Да как бы тебе это помягче сказать… — я чуть приподнялся и потеребил затылок. Мая сползла с меня, и тут же проснулась. Девчонка поправила чёрные волосы, разметавшиеся по моей груди, привстала, проморгалась.

Ей будто не верилось, что вчерашнее — не дурной сон, в было на самом деле. На её милой мордашке отразилось нечто очень похожее на панику, но она увидела моё лицо и разом успокоилась.

— Можно я полежу так ещё пять минуточек? — спросила она. Биска вздохнула, а я понял, что этот разговор лучше отложить на будущее.

— Разве тебе есть куда спешить? — небрежно спросил я, чуя, как мне до жуткого не достаёт часов. Казалось, мы занялись любовью всего двадцать минут назад, но ведь прошло уже несколько часов. Сон, всё ещё бродивший в наших умах, неприкаянным вурдалаком требовал удовлетворения. Я силился заверить этого вампира, что я в обязательном порядке выполню и даже перевыполню едва ли не любую его просьбу.

Но потом.

— Есть, — она снова зевнула, сызнова ложась на меня. Тёпло её тела было приятным и до безумного нежным. Мне нравились её непроизвольные движения — мягкие, лёгкие, естественные. Грудь подушками упёрлась в меня, царапали живот возбуждённые соски.

Ещё вчера бы я сказал, что от Майки пахнет девочкой-подростком, авантюристкой. Сегодня я мог с уверенностью сказать, что она пахнет самой настоящей женщиной.

— В институт благородных девиц?

Она лишь отрицательно покачала головой на мой вопрос, потёрлась носом о плечо.

— Домой. Отец запретил мне выходить из комнаты. В прошлый раз его едва не хватил инфаркт — я не хочу, чтобы он волновался ещё больше.

— Тебе тоже следует поднимать свою ленивую задницу, живчик, — напомнила мне Биска. Думаю, в твоём этом офицерском мучилище тоже не принято, чтобы студенты оказывались в его стенах лишь под самое утро.

Я кивнул, сызнова вспомнив бурную юность. Да уж, годы студенческие запомнились как раз головной болью от перенапряжения и желания выучить всё за одну ночь, весёлыми попойками, неумелыми во всех отношениях первокурсницами. Должен признать, сызнова познавать все прелести бурной молодости было до страшного приятного.

Мы расстались с Майкой у метро. Едва завидев автомобиль такси, она тотчас же велела водителю задержаться, обхватила меня за шею обоими руками, зажав в объятиях. Выпускать меня ей не хотелось. Словно крайним воспоминанием она оставила поцелуй на моих губах, прежде чем усесться на заднее сидение.

Я провожал её взглядами и лишь гадал, каким образом ей удастся выкрутиться. Тармаев старший наверняка уже знает, что дочери не было дома. Устроенное нами световое шоу вряд ли осталось без свидетелей — старик точно догадается сложить два и два. Я покачал головой, потирая глаза — чуял я, что наша нежданная вылазка притащит на хвосте ещё не одну проблему.

Биска же была как будто сама непосредственность. Юркнула прочь у ближайшего телефонного аппарата, лишь её хвост проказливо показался из трубки. Сказала, что она ещё обязательно явиться, а сегодня — пусть будет просто сегодня. Должен же быть и у меня выходной от приключений?

Я добирался пешком, чуя, что с каждым шагом меня покидают силы. Я давал себе обещания — одно нелепее другого. Звучала похвальба, что едва мы только окажемся в застенках нашего альма-матер, как завалимся спать. Память лишь качала головой, не уставая твердить, что вместо свидания с подушкой меня ждут как минимум уроки.

Максимум поджидал меня едва ли не у врат офицерского корпуса. Мне казалось, что все остальные юноши, забыв про столь сладкие утренние часы сна прилипли к окну и ждут, что будут дальше.

Молодчики — все сплошь разодетые в форму служителей училища, ухватили меня с обоих сторон. Крепкие, что твои дубы — на таких пахать надо. Я не сопротивлялся: какой был в этом толк? Встречать меня вышел лично инфантер-генерал. Николаевич хмурил густые брови, зло пыхтел в свои усы. Ему явно было что мне сказать и в чём упрекнуть — и я отдавал должное его праву.

Но седой ветеран былых высот оказался куда мудрее, чем мне показалось поначалу. Качнул головой, сгоняя с самого себя первый порыв злости.

— Отвести в комнату. Дать на сон два часа. Рысев, я жду тебя в своём кабинете — умытого, чистого и проснувшегося, — он склонил голову. — Понял меня, мальчишка?

Я лишь сдавленно улыбнулся и кивнул ему в ответ, чуя, как во мне плещется самый настоящий океан благодарности к чувству его такта.

Но разговор, я чуял, будет непростым…

18+ версия сцены — #266811/2416807

Мне казалось, он будет вышагивать, как на параде. Вместо этого старик предавался самой обыкновенной пожилой неспешности. Кряхтел, опираясь на трость, перекладывал одну бумажку за другой, шевелил усами.

Каждое его движение будто говорило, что у меня обязательно должно быть оправдание.

— Надеюсь, — вдруг подал он басовитый, командирский голос, — у вас есть оправдание.

Я кивнул. Григорий Николаевич прочистил горло. Он как будто желал показать, что у него в заднем кармане брюк припрятано все время мира. Я могу молчать столько, сколько мне заблагорассудится.