У будущих супругов не хватает многих необходимых для церемонии официальных документов. Так, к примеру, справки об отсутствии судимости (чего не мог бы представить Гитлер, так как он был приговорен к пяти годам заключения после неудавшегося путча в 1923 году), свидетельства полиции о примерном поведении или подтверждения политической благонадежности по отношению к Рейху. Чиновник в полном замешательстве. Однако фюрер не может ждать. В конце концов, чиновник решается сделать исключение и помечает в свидетельстве о регистрации брака, что брачующиеся указали на исключительные обстоятельства, связанные с военным временем, по причине которых они не представили нужные документы и не соблюли полагающиеся сроки. Так что только со слов вступающих в брак чиновник подтверждает их чисто арийское происхождение и тот факт, что они не являются носителями наследственных болезней.

Затем наступает черед важнейшего вопроса. Вагнер прочистил горло и начал: «В присутствии свидетелей я спрашиваю Вас, мой фюрер Адольф Гитлер, желаете ли вы взять в жены фрейлейн Еву Браун. Если это так, то прошу ответить да».

Церемония займет всего десять минут. Времени отпущено лишь на то, чтобы жених и невеста ответили утвердительно, поставили свои подписи на официальных документах и поздравили друг друга. Ева уже не Браун, а Гитлер. Невеста так взволнована, что она ошибается, подписывая свидетельство о браке. Сначала она хотела написать свою девичью фамилию и начала с заглавной буквы «Б», как Браун, но тут же спохватилась. Она неловко исправляет букву «Б» и ставит вместо нее «Г», как Гитлер.

Следующее действо продлится всего несколько минут. Для приема нескольких знатных гостей, еще оставшихся в бункере, была выбрана комната фюрера. Усталые генералы, подавленные нацистские чиновники и три женщины на грани нервного срыва, Магда Геббельс и две личные секретарши Гитлера. Все имеют право на несколько чашек чая и даже на шампанское. Только Траудль Юнге, самая молодая из секретарш (ей всего двадцать пять лет), не воспользовалась таким редким моментом передышки. Едва выразив свои поздравления новоявленной супружеской чете, она тут же исчезает с озабоченным видом.

«Фюреру не терпелось увидеть то, что я напечатала, – свидетельствует она в своих мемуарах. – Он не раз приходил в комнату, где я работала, заглядывал, пытаясь разглядеть, на каком месте я печатаю, ничего не говорил, но бросал встревоженные взгляды на то, что мне оставалось еще перепечатать с моих стенографических записей». Траудль Юнге печатает набело то, что Гитлер надиктовал ей незадолго до брачной церемонии. Его завещание. А точнее – его завещания. Первое – личного характера, второе, более длинное, – политическое.

Свое личное завещание Гитлер начинает с того, что подтверждает свой скоропалительный брак с Евой Браун. Как если бы была необходимость объяснить обычный поступок человека, столько лет живущего супружеской жизнью с женщиной. «В связи с тем, что я не мог нести бремя супружества в годы борьбы, я решил теперь, перед концом моей земной карьеры, жениться на той, кто после долгих лет верной дружбы приехала в осажденный город, чтобы разделить мою судьбу». Щедрый жест, но у него есть своя цена: смерть! В следующем абзаце он указывает, что его жена пойдет за ним в могилу. По этому поводу, если он и подразумевает самоубийство, то никогда не употребляет для этого именно этого слова. «Моя жена и я предпочитаем умереть, чтобы избежать позора капитуляции. Наше желание, чтобы наши тела были сожжены немедленно здесь, где я выполнял основную часть своей ежедневной работы в течение тех двенадцати лет, когда я служил своему народу».

Ева Браун, хотя и имеет непосредственное отношение к этим словам, не принимает участия в составлении завещания. В курсе ли она того, какой «свадебный подарок» приготовил ей супруг?

Траудль Юнге еще раз перечитывает напечатанное. Она осознает исторический масштаб своей задачи и понимает, что не имеет права на ошибку. Когда полчаса назад Гитлер попросил ее следовать за ним в так называемую совещательную комнату, она ожидала, что будет стенографировать новые военные приказы. Как обычно, она устроилась за своей пишущей машинкой, той, что была специально оснащена крупным шрифтом, чтобы Гитлер мог без усилий их прочесть. «Стенографируйте прямо в свой блокнот», – попросил он ее тогда, нарушая обычную процедуру диктовки. После краткого размышления он выпалил: «Вот мое политическое завещание…»

После войны Траудль Юнге будет часто рассказывать журналистам, союзникам и в своих мемуарах о разочаровании, которое внушил ей этот текст. Она ждала его как эпилог, способный придать смысл всем тем страданиям, на которые обрек людей нацизм. Объяснить, сделать хоть в какой-то мере интеллектуально приемлемым кровавое безумие катастрофы, запрограммированной еще со времени выхода «Майн кампф» в 1924 году. Вместо этого секретарша слышит те же нацистские разглагольствования, которые ей так хорошо известны. И по-прежнему в тех же особых формулировках, свойственных языку Третьего рейха.

Немецкий еврей, филолог и интеллектуал, Виктор Клемперер изучил и теоретизировал этот нацистский новояз, дав ему название LTI (от лат. Lingua Tertii Imperii — язык Третьего рейха). Он наблюдал распространение такого нового способа самовыражения и обобщал свои заметки на протяжении двенадцати долгих лет существования Третьего рейха. Оставшись в Германии, он вынужден был скрываться и едва не попал в лагерь смерти. И только после падения гитлеровского режима он смог издать в 1947 году свой труд, посвященный теме LTI.

Филолог считает, что этот новояз имел свои собственные установленные правила. Его целью было создать языковые механизмы, приспособленные к новому человеку, которого стремился взрастить и воспитать на века нацистский режим. LTI был предназначен как для устрашения врага, так и для воодушевления собственных народных масс. Его лексика выражает действие, волю, силу. Как барабанный бой, слова беспрерывно повторяются, агрессивно акцентируются, словно рубятся с размаху. Слова, которые позволяют сделать обыденными самые чудовищные акты жестокости. Так, идут не убийства, а «зачистки». В концлагерях уничтожаются не живые существа, а «отдельные единицы». Что же касается еврейского геноцида, то это просто «окончательное решение».

Политическое завещание Гитлера само по себе является одним из ярчайших примеров такого языка. Фюрер начинает с того, что пытается представить себя жертвой, а затем очень быстро нападает на своего извечного врага: еврея.

«Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые были либо сами еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев […] Пройдут столетия, из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность, кого мы должны благодарить за все, – международное еврейство и его приспешники».

Траудль Юнге стремится как можно точнее передать стиль фюрера в своих записях. Под лихорадочным взглядом своего хозяина она продолжает как можно быстрее стучать на своей пишущей машинке. Следующий отрывок не вызывает никаких сомнений в том, какую судьбу уготовил режим для миллионов евреев.