Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вас просил не сердиться. Я не в том смысле, что я вам интересен, может быть вам какая-то информация нужна про это дело. Хотя, конечно, зачем вам моя информация, вы в интернете все прочитать можете, – я чувствовал, как лицо мое постепенно затягивает отвратительный розовый лишай.
Краснею я всегда пятнами.
Он воздел руки к потолку.
– Что же мне теперь? Ходить, как горилла? Надеть эти жуткие сандалии с носками? Майку с лямками? Что мне сделать, чтобы доказать ей, что я – мужчина?!
– Пива бутылку в одну руку, и дамскую сумочку в другую. Теперь мужественность такая, – сказал я, вспомнив вялотекущие потоки парочек на Арбате.
– Разве ж моя вина в том, что я не могу так? Мне претит.
Ему претит. Экий неженка.
– Можно и еще проще, – сказал я, – Трахнули бы девушку, сделали бы ей апофиёз.
Он вскочил, распугивая проходящих мимо.
– Я не хочу трахаться?! – закричал он, рванув себя за ворот, выпрастывая шею из дурацкого платка, – Я хочу любви, нежности, слияния душ и тел. Как я могу предложить женщине, которую люблю, просто потрахаться? Как?
Молча, чуть было не сказал я.
– Я в отчаянии, – он снова сел на скамейку и закрыл руками лицо, на безымянном пальце его задорно мигнул перстень, – Я просто в отчании.
Уходя, завыл поезд.
– Ни с кем мне не было так хорошо, так свободно, как с ней, – отняв руки от лица, сказал он, – Она была для меня как глоток свежего воздуха. Вы не понимаете! – Ашот поднял ко мне лицо.
– Исусе Христе, – я не удержался от вздоха, – И любовь ваша была так сильна, что вы боялись оскорбить ее лишним прикосновением.
Он смотрел и смотрел, ничего не говоря, переливаясь только душевным своим существом. Перламутром сделались его светлые глаза, подернулись сложного цвета пеленой. У меня мурашки побежали по коже, и если не любовь, то что это?
Что?
– Слушайте, вы в каком веке родились? – сказал я, – Так сейчас любить уже не модно. Не носят так любовь. И вообще.
– Но я же люблю. Я же человек. Живой человек из плоти и крови! Вот же я! – он развел руки.
Ашот был очень искусственный в своей любви, он выглядел подделкой, выговаривая свои чувства вот так, да еще нарядившись таким образом. Он казался актером погорелого театра. Но мало ли что кому-то могло показаться? Себя-то он со стороны не видит.
– Бедный вы, бедный, – сказал я, – А к вам, наверное, с юных лет мужчинки клеятся.
– Не знаю. Меня это не интересует.
– Да-да, вы живете в своей прекрасной башне из слоновой кости, и нет вам дела до остальных.
Он застыл.
Замер и я, чувствуя себя, как на похоронах – гроб можно бы свезти и прямиком в могилу, землей закидать, да и дело с концом, но нет же, и в церкви панихида, и оркестр траурный по дороге, и бесконечные выспренные речи – как хорош был мертвец, как мил и светел….
– Можно я домой пойду? – сказал я.
Он пожал плечами.
– Я не знаю, чем могу быть вам полезен. Извините.
На меня он больше не смотрел и – славатехосподи! – за руку брать больше не пытался. Он глядел впереди себя, он ничего не видел, он говорил, как во сне.
– Но мы же встретились. В большом городе. Это же не может быть случайностью. В тот миг, когда я подумал о ней. Об искристом смехе ее волос.
Смех волос – это он так кудряшки Манечкины обозвал.
– Может, она последний в моей жизни шанс, может, только с нею я смогу быть счастлив…, – Ашот сделал глубокий вдох, – Прошу вас. Молю. Скажите ей. Если она хочет видеть меня, если в сердце ее еще есть для меня место…, – его голос перекрыл вой поезда.
– Думаете, сработает? – сидя на кухне и нервно попивая чай, спросил я.
Телефон я благоразумно выключил, чтоб не звонила и воплями «тыгдескотинаятебякоторыйчасжду» не портила толстуха торжественность момента. Я посмотрел на часы на стене. Было как раз то самое время. В этот самый час – там, где-то в центре….
– Как-то очень уж просто, – наморщил нос Марк.
– А ты что думаешь? – я посмотрел на Кирыча.
– Не знаю. Я же не специалист, – он пил чай, никаких эмоций не выказывая.
– И я не специалист. В этом деле не бывает специалистов, потому что влюбленый – это не профессия. Это невроз. А неврозы надо лечить.
– И для этого ты хочешь, чтобы он пошел и опозорился, – сказал Марк.
– С какой поры любовь – это позор? – я с грохотом отодвинул от себя чашку, расплескивая по столу чай, – Что позорного в любви? Вы совсем с ума посходили. Совать друг в друга можно, а любить нельзя. А почему? Почему человек не может просто любить, просто страдать?!
– Я не хочу страдать, – сказал Марк. Кирыч, поглядев на него, приложил к губам палец.
Я пыхал и плевался огнем, я был накачан жгучими эмоциями до самого верху.
– Мы позерствуем вечно, чего-то наигрываем, изображаем и думаем, что все живут также, будто по минному полю ходят – только этой дорожкой идти надо, и никакой другой, иначе разорвет в клочья. Да, и пускай разорвет! Боже! – я вскочил; хорошо хоть у меня хватило вкуса не воздеть руки к потолку, – Для того мы, в конце-концов, и живем, чтоб разрывало нас, корежило!
– А сам над ним смеялся. Обзывал, – сказал Марк, – Говорил, что он – кукла….
– Кто-то таким родился, а кого-то жизнь довела, – я зло посмотрел на Марка.
– А почему возле метро? Лучше бы у памятника какого-нибудь, – сказал Кирыч, вспомнив, видимо, нашу с ним давнюю встречу на бульваре.
– Так надо, – сказал я, – Он вышел из подземелья. К свету.
Кирыч кивнул.
– Ага, красиво.
– Красивый, – эхом подхватил Марк, воображая, должно быть, что это он, а не Манечка стоит сейчас возле метро; это к нему, а не к ней, распахнув руки, как крылья, бежит красавец-мужчина – спешит, чтобы сказать слова любви, прямые, честные….
– Я так сильно его хотела, что когда получила, даже не обрадовалась, – сказала Манечка.
Мы стояли в душном почтовом отделении и, покрываясь потом, ждали, когда подойдет наша очередь отдать посылку.
– В каком смысле ты его получила? – я знал, что она знала, что я знаю, но все же вопросы задавал, зная и то, что в любовных историях важны не столько сами истории, сколько лирические волны, которые разбегаются от них во все стороны.
От меня, к тому же, многого и не требовалось – я должен был задавать простые вопросы и быть готовым к тому, что ответы будут неслыханно сложны, многословны, узористы. Манечка – большая мастерица плести замысловатые косички, собирая воедино буквально все, что под руку попадет – так талантливые ювелиры способны собрать ожерелье из черепков, бусинок и дохлых мушек, а выглядеть оно будет, словно преисполненное природного, нерукотворного благородства.